Как пройти в Ётунхейм? - Софья Максимова

— Не путаю. Скади может сколько ей угодно строить из себя только лишь ненавидящую меня неприступную крепость, но глаза ее выдают. Она меня… не прибила.

— Тяжелый случай… Но тут ничем все равно не помогу. Есть знакомый, конечно, он сделает, что надо.

— Ну и где твой знакомый? — голос Локи звучал серьезно.

— А это, сетеплет, ты узнаешь, когда мне поможешь. Как друг, мы ведь друзья?

— На твоем месте я бы повнимательней относился к своей сети.

— Спасибо за совет, но что поделать? А погода сегодня будет славная, и было бы глупо пропускать такую возможность порыбачить. А уж добыча найдется, не волнуйся, — пресекая очередное возражение, добавила она.

Локи с демонстративно-скорбным, но уверенным выражением лица принялся за работу. Сеть казалась слишком тонкой, почти невидимой для чего-либо в принципе, но удивляться причин не было. Он видел столько бессмысленных на первый взгляд вещей, которые на самом деле были нужными и столько вещей, которые, при всех их известности, ничего не стоили, что сомневаться в этой сети было бы большой глупостью. Смущало только одно:

— Локи… Ты что-то не так делаешь, я видел…

— Не сомневаюсь, но мне все-таки лучше знать, кто бы это при тебе не делал. Ты посмотри повнимательней, может, поможешь.

***

Эрнст и Николаус переглянулись. Они подумали об одном и том же, точнее думали бы, если бы были вместе во время шторма. А так перед Эрнстом встала картина дна одни и холодных соленых брызг. Волосы в два счета намокли, прилипли к лицу. Капли на ресницах мешали рассмотреть даже дно лодки. Где-то кричала Ран, чем-то явно раздосадованная, он, кажется, смог разобрать слова: «Не важно какое золото, не важно маленькое это суденышко или нет, сколько объяснять, главное — чтобы было! Локи! Помогать будешь, или нет? Тяни на себя!». Голову поднять он боялся, но в то же время не хотел совсем уж вжиматься в дно, хоть другого выхода он и не видел. Тошнота подступала к горлу, перед глазами стоял туман. Такая «рыбалка» за золотом если кому и могла из всех троих доставить настоящее удовольствие, то только Ран.

Николаус вновь подумал о воде, заливающей палубу небольшого корабля, молитвы всех, кто там только был, а предпочли воззвать к Богу все: управление было забыто, никто не боролся за жизнь хоть горстки людей. Покидать корабль было бы безумием. Вспомнил и маленькую лодку, ни на шаг не отстающую от них, и то, как резко их качало. Слишком резко, чтобы грешить только на ветер и волны.

— Постойте! Вы… Там были все, они ведь… — сначала могло показаться, что Николаус все понял и без объяснений, которые ему и так не дали. — На какую-то секунду ему показалось, что больше всех он ненавидит этих троих, а особенно этого патлатого, который вроде и похож на хорошего человека, но на самом деле… И тут он спросил то, до чего надо было еще и додуматься — Зачем вы ничего не сделали?!

— Хочешь, объясню? — Ран выглядела спокойней, чем когда-либо. Не дождавшись ответа, она продолжила. — Те, кто был там, посягнули на чужое, на очень много чужого добра, причем думали, что делают лучшее на свете дело. Ты был в числе них, но что-то случилось, верно? Ты просто хотел вернуться, а не жить на то, что приволокли твои товарищи, и…

— Они виноваты не в этом. Они сбежали из Святой земли как трусы! За это они и умерли, они не довели дело до конца! А ты… И ты тоже — вы просто помогли этому свершимся, сами того не понимая. И, к тому же, какое право ТЫ имеешь на это золото?

— Я делаю это не ради выгоды, — вовсе не впечатленная Ран пожала плечами, — но вот что любопытно: значит, ты повел себя не как трус, раз жив?

Николаус зло посмотрел на нее, но не смог долго выдержать ее взгляда и отвел глаза. Наконец, он сказал:

— Я был хуже. Намного хуже, и наверное поэтому меня преследуете вы. Вы ведь мое наказание, верно? — его голов вмиг стал даже немного жалобным.

— И чем же хуже? — тихонько спросил Эрнст, не думая, правда, что получит ответ. Николаус вздохнул, и начал рассказывать свою историю.

***

— Я отправился в Святую землю не один — с отцом и старшими братьями. Мы — все пятеро, включая меня — верили, что останемся живы, мы ведь идем против тех, кто несут зло всем христианам, верили, что, хоть и будет нелегко, справимся со всем. А если нам будет ниспослана смерть, то следует принять ее, как и все остальное. Сейчас они все до сих пор там, думаю, живы, а я… Я из-за своего проклятого любопытства теперь здесь, хоть и обещал, почти клялся, что пока Иерусалим не будет освобождён, ноги моей на родине не будет.

Был у нас рыцарь, Рудольф фон Траубкорн, все звали его Рудольф-не-найду-дорогу из-за того, что поначалу отстал ото всех, и только потом нас выискал, но был и еще один человек, гораздо больше достойный такого прозвища — его оруженосец Нильс. Когда мы вновь увидели его, он стал будто вовсе другим — задумчивым, очень задумчивым. Настолько, что даже начал думать над каждым приказом: стоит ли его выполнять? Что-то он видел такое, но нам не говорил. Только болтал о славе самой по себе, и это тоже было странно. Однажды нам не удалось проучить турок, многие погибли, погиб и бедолага Нильс. Отец Себастьян, один из многих бывших с нами служителей Господа, потом признался, что за день до этого Нильс все спрашивал, как пишется то, как пишется се, и потом просил прочитать, если что-то с ним случится, записку. Отец Себастьян тут же прочел, как получил, и хотел было наложить на Нильса епитимью, но не успел. Так мы все и услышали, что такого написал бедняга.

— Ну и что написал? — сказали почти одновременно Эрнст и Локи, только Локи был искренне заинтересован, а Эрнст чуть не прошептал это побледневшими губами.

— Написал, что если что-то с ним произойдет, то винить в этом стоит тех, кто он, Нильс, так и не узнал. Все понимает лишь один человек, но эта… непристойная женщина (хоть я уверен, что он написал другое слово, так что отец Себастьян был в ярости) так далеко, что её не спросишь. А ведь она что-то должна знать, раз болтает о шуме кошачьих шагов, корнях гор, женских бородах и предсказывает, что из этого будет,