Охотник - Эндрю Мэйн

Я стою неподвижно, пока он меня обходит, но продолжаю говорить.

– В этих ранах есть что-то неправильное. Думаю, это не просто…

Он хватает меня за правую руку и заламывает ее назад. Я не сопротивляюсь, зная, что иначе он воткнет дуло пистолета мне под ребро. Я прибегаю к другой тактике: использую его фамилию и указываю на общую цель.

– Гюнтер, мы можем это решить.

На запястье больно защелкивается наручник.

Проклятье! Уговорить его не получится. Гюнтер действует решительно, направляет весь свой гнев на выполнение того, чему его учили. Он хватает меня за левую руку, чтобы заломить и ее. При этом он убирает пистолет в кобуру, уверенный, что успеет его выхватить, прежде чем я попытаюсь его одолеть. Для меня настает решающий момент. События следующих нескольких секунд определят мою судьбу. Наручник все сильнее спивается в запястье. Я должен рискнуть.

Я заметил кое-что, когда осматривал Челси, и вижу это же в Гюнтере. У обоих широкий лоб и светлые волосы. Сходство, обычно бросающееся в глаза на семейных пикниках. Но реакция Гюнтера – это нечто большее, чем инстинкт защиты семьи.

Чрезмерная реакция. Это потому, что он испытывает стыд.

Я пускаю в ход свой последний – он же единственный – козырь.

– Я знаю, что ты сделал.

Он охлопывает мои карманы, но замирает.

– Я никому не скажу.

Я чувствую его затылком, он жарко дышит мне в шею.

– Что еще за хрень ты выдумал?

У меня нет никаких оснований считать его замешанным в убийстве Челси, но при этом у меня есть сильное подозрение, что ему известно, что сделало ее настолько уязвимой. Это я и должен использовать.

– Я знаю, что она твоя кузина.

Он с размаху шлепает меня по спине, заставляя врезаться в борт фургона.

– Лучше заткнись.

Это не отрицание. Его реакция – признание того, что он стыдится этого родства. Раз уж эти слова вызвали такую реакцию, я заранее холодею, потому что готовлюсь сказать кое-что по-настоящему рискованное.

Собравшись с духом, я выпаливаю:

– Я знаю, что ты с ней спал.

Он сильно бьет меня носком ботинка под колено, и ноги у меня подкашиваются. Не проходит и секунды, как он хватает меня за горло и придавливает коленом к асфальту. Соприкосновение с асфальтом чрезвычайно болезненно. Но этого недостаточно.

– Ты трахнул свою двоюродную сестру, ты превратил ее в шлюху.

– Заткнись, мать твою!

И я получаю сокрушительный удар кулаком в позвоночник. Я извиваюсь от боли и вижу его побагровевшую физиономию, вздувшуюся вену на лбу, на таком же лбу, как у Челси. Я быстро подсчитываю в уме.

– Сколько лет было твоей кузине, когда ты трахнул ее? Четырнадцать, пятнадцать?

– Шутить вздумал?

Он нагибается и бьет меня по лицу. Я до крови прикусываю себе щеку.

Но и это еще не все.

Я изображаю улыбку, даже наглую ухмылку, дразня его, приглашая выместить на мне злобу.

– Тебя тянет на родственниц или вообще на малолеток?

Его кулак чуть не сворачивает мне скулу, в глазах багровеет. От второго удара я падаю затылком на асфальт. В прошлый раз меня били любители, но сейчас за меня взялся тренированный садист. Следующий удар так силен, что я даже не успеваю его почувствовать – вовремя теряю сознание.

Я знаю, что нахожусь в больнице. Когда, где, почему – ответов на все эти вопросы у меня нет. Я любуюсь женщиной-врачом с каштановыми волосами, очками в розовой оправе и едва заметными морщинками на загорелом лице. Она очаровательна, но вызывает во мне чувство уязвимости, которое сильнее любого влечения. Мне хочется нежного, материнского ухода, его я, кажется, от нее и получаю.

– Тео, вы очнулись?

Она говорит что-то еще, но мое лицо взрывается болью, когда я пытаюсь заговорить.

– Лучше молчите. Вашу челюсть пришлось скрепить проволокой.

Я смотрю на свои запястья, чтобы увидеть, прикованы ли они к кровати. Нет, ничего подобного. Это не значит, что я не арестован, но наручники служили бы исчерпывающим доказательством ареста. Я разглядываю палату, пытаясь понять, куда меня положили.

– Вы в больнице «Блю Лейк», – подсказывает докторша. – Уже два дня. Вам повезло, что офицер Гюнтер нашел вас. Он скоро придет, чтобы записать ваши показания о напавших на вас людях.

Вот, значит, какова официальная версия, и Гюнтер придет, чтобы убедиться, что я ее придерживаюсь. Я не помню, что происходило после его последнего удара, но могу представить. Вероятно, Гюнтер снял с меня наручники, загрузил в свой патрульный автомобиль и отвез в эту больницу. Держу пари, она не ближайшая к полицейскому участку.

Как раз этого я и пытался добиться. Если бы он меня арестовал, то дела мои были бы куда хуже: мне грозила бы тюрьма. Чего я не предвидел, так это насколько жестоким будет избиение. Девон и компания хотели просто напугать чужака. Избиение офицера Гюнтера было чистой первобытной яростью.

На какую-то долю секунды я мельком увидел то, что Джунипер и Челси видели в свои последние мгновения. Только я подозреваю, что им было гораздо страшнее. Мне досталась попросту жестокость.

– Если вы готовы услышать, как ваши дела, – просто кивните.

Я киваю. Она придвигает табурет к моей койке и садится. На ее бейджике написано «Д-р Тэлбот».

– У вас вывих челюсти. Она встала на место, перелома нет, но я хочу зафиксировать ее хотя бы еще на денек. Отек продержится какое-то время, и примерно месяц вам противопоказаны большие сандвичи. Это понятно?

Я снова киваю.

– Еще у вас сломан реберный хрящ. Немного поболит, но пройдет само. Лицо у вас изрядно помято, но не бойтесь, на внешности это не скажется. Если вы себе, конечно, нравились, если нет, то сейчас самое время подумать об изменении формы носа. – Она улыбается. – Одним словом, вы поправитесь, просто некоторое время поживете с болью. Сначала придется принимать обезболивающие, я выпишу рецепт. Посмотрим, как будет состояние через пару дней. И тогда можно будет попробовать ибупрофен, ну, или пиво.

Я вертикально выставляю перед собой ладонь и постукиваю по ней пальцем.

– Хотите зеркало?

Я киваю. Она достает из ящика прикроватной тумбочки зеркальце и подносит к моему лицу. Щеки у меня переливаются желтым и фиолетовым. На скуле длинная синяя полоса в окружении полопавшихся сосудов.

Работая на скорой, я нагляделся на побои. Характер телесных повреждений достаточно точно указывает на то, что именно к нему привело. Барным драчунам ставят фингалы и ломают ребра, опрокидывая на пол и пиная ногами; в сущности, так было и со мной, когда на меня набросились дружки Эмбер. Когда мы приезжали за жертвами домашнего насилия, я часто видел множественные следы побоев на лице: нападающий метил именно туда. Такой тип избиения – это желание покарать, а не защитная реакция, он предназначен, чтобы сделать больно, в то время как удар по корпусу призван вывести противника из строя.