Ночь печали - Френсис Шервуд

— Ты называешь Кортеса лунатиком, Куинтаваль? Это неосторожные слова.

— Я хочу сказать, что он теряет самообладание, когда дорогу ему переходит женщина.

— Вот именно. — Альварадо замолчал, уставившись на свои ноги, принявшие цвет его ботинок, красновато-коричневый. — Хотел бы я сейчас оказаться в своем имении на Кубе, с моими лошадками. У меня семь андалузских скакунов, и я надеюсь купить еще и арабских. Красивая гнедая, чалый жеребец, темно-гнедая и две белые лошади, представляешь? Настоящий чалый жеребец, а еще серая кобыла. Я хочу заняться разведением лошадей. Здесь, в Вест-Индии, это обещает стать прибыльным предприятием, ведь коней тут не хватает. Собственно говоря, здесь вообще нет лошадей, знаешь ли, поэтому неудивительно, что местные не пользуются колесом, ведь у них нет тягловых животных. Так печально, что те лошадки, которых мы везем сюда… ну, в общем, немногие переживают дорогу через Атлантический океан, а значит, нужно разводить их здесь. По дороге из Испании лошадей приходилось выбрасывать за борт, когда они болели и умирали, точно черных рабов. Мне было их так жаль.

— Некоторые из нас, — придвинулся к нему поближе Куинтаваль, — и я сообщаю это тебе под большим секретом — чувствуют то же, что и ты. Наши интересы, интересы нашего губернатора не учитываются в этой так называемой экспедиции. Это не экспедиция, а фарс. Я слышал, что король Испании хочет стать императором Священной Римской империи. Он почти не бывает в Испании и постоянно путешествует со всем своим двором. У него такой острый подбородок, что к нему не осмеливаются подойти близко, чтобы не уколоться. Ты это знал?

— Нет, не знал.

— Это правда. Он вырос в Голландии, среди этих хладнокровных северян, где богохульствуют, оскверняя церковь. То золото, что будет стоить нам жизней, позволит этому выскочке жить в роскоши. Некоторые говорят, что он столь же сумасшедший, как и его мать Хуана Безумная. Можешь себе представить?

— Я стараюсь не думать ни о чем и ничего себе не представлять. Это приводит к меланхолии.

Придвинувшись еще ближе к Альварадо, Куинтаваль шепнул ему на ухо:

— Сейчас я тебе кое-что скажу, Альварадо. Поклянись мне жизнью своей матери, что сохранишь это в тайне.

— Клянусь. — Увы, мать Альварадо была мертва уже много лет.

— Некоторые из нас не хотят идти в глубь страны и собираются вернуться на Кубу.

— Это правда?

— Да. Я считаю, что Кортес ведет нас на верную смерть. Ты что, не слышал, сколько солдат у Моктецумы? Все эти города-государства, платящие ему дань, вся его империя… Она огромна, что бы там ни говорили.

— Но Бог на нашей стороне, Куинтаваль.

— Скажи мне, Альварадо, на чьей стороне был Бог, когда мусульмане взяли Константинополь в 1453 году, захватили Сербию в 1459-м, а затем Албанию в 1470-м? Про Испанию я вообще молчу.

— Это совсем другое дело.

— Вот как?

— Какой смысл оставаться дома на Кубе, Куинтаваль? А как же приключения?

— Смысл в том, чтобы прожить долгую жизнь. Ты говорил о лошадях. А у меня школа фехтования.

Альварадо сонно покосился на Куинтаваля. Он ненавидел осложнения. И как только Куинтаваль мог довериться ему в такой момент, когда у него самого было столько неприятностей?

— Мы встречаемся завтра вечером за часовней, оттуда мы отправимся к кораблям. Нам хватит людей, чтобы укомплектовать команду одного корабля и доплыть до Кубы, а это все, что нам нужно. На следующее утро, к тому времени когда они заметят, что нас нет в хижинах, а один корабль снялся с якоря, нас уже и след простынет.

— А что потом?

— Если погода будет хорошей, то мы доберемся до Кубы быстро, а потом… Ну, Веласкес, узнав о том, что происходит, захочет арестовать Кортеса за мошенничество, измену и неподчинение вышестоящему лицу. Он пришлет сюда войска, чтобы остановить конкисту.

— Ты хочешь остановить конкисту? — с раздражением перепросил Альварадо.

— Я не собираюсь участвовать в этом фарсе. Пусть убивают кого-нибудь другого.

— Но мы пробыли здесь чуть больше пяти месяцев. — Альварадо тоже казалось, что уже прошла целая вечность, но он не собирался жаловаться на Кортеса, ведь тот пощадил его.

— Шести месяцев вполне достаточно, чтобы понять, откуда дует ветер в династии Габсбургов.

— Но как только мы…

— Здесь не Китай с его шелком, не острова Сипанго, не Индия с ее специями, а мы не Христофор Колумб, мы не пытаемся себя одурачить. То золото, что мы найдем здесь, придется выкапывать из земли, и его все равно будут отправлять в Европу, или же его приберет к рукам Кортес.

— Но здесь есть ручьи, полные золота, драгоценные камни, много плодородной земли, много темнокожих рабов. Здесь есть вкуснейшие какао, картофель, маис, помидоры. Ел ли ты когда-либо птицу сочнее индейки? А табак? Он станет запахом цивилизации. Мы солдаты, мы армия, мы должны подчиняться тем, кто выше нас по чину. — Альварадо прекрасно помнил о том, что за измену карали смертью.

— Армия? Ты считаешь, что мы армия? — махнул рукой Куинтаваль, указывая на воинов, уснувших у костра прямо в броне.

Они напоминали выползших на берег крабов, их грязные ноги были босыми, в бородах водились вши, а уж что там скопилось в их носах, ушах и других отверстиях, и представить было страшно. А вот жители Семпоалы, всегда невероятно гладко выбритые, сидели вокруг костра, соблюдая строй, с коленями, подтянутыми к груди; щиты и копья всегда под рукой, колчан на спине.

— Ты что, не видишь? Грядет гражданская война, Альварадо. Война между силами Моктецумы и городами, недовольными наложенной данью. Это будет битва индейцев с индейцами, и только так можно вести эту кампанию. Мы встряли во внутренние дрязги. Даже если империя ацтеков падет, наши так называемые союзники могут обратить свое оружие против нас, чужаков, белых людей. Нас так мало…

— Но если мы победим, выиграем конкисту, Куинтаваль, то победителю достанется все. Подумай о тех, кого мы сможем обратить в истинную веру, подумай о душах, которые мы сможем спасти для Иисуса. Разве это не стоит того?

— Ты что, хочешь попасть в книжицу Берналя Диаса? Кто нас вспомнит, кому будет дело до того, останемся ли мы живы или умрем? Обращение в истинную веру, в веру в Бога? Нет, мы попадем в лапы дьявола.

— В твоих словах есть смысл, Куинтаваль. — Альварадо почесал бороду.

— Так значит, ты с нами. Решено. Встречаемся ночью.

Глава 18

Жители Семпоалы называли ее Малинцин Тенепал, так как слово «тенепал» на их языке значило «человек, обладающий речью». Испанцы называли ее Ла Лента, то есть «язык». Но если уж на то пошло, она была не столько языком, сколько ушами. Если прислушаться, то легко заметить, что все вокруг владеет речью. Пища на сковородке пела, соблазнительно зовя: «Съешь меня, съешь меня». Пища рассказывала, какими приятными будут ощущения в животе, когда он станет полным и теплым, а она уляжется в нем, мурлыча о своем счастье. Каждое животное имело свой голос, и даже камни не были немыми: они рассказывали о своем долгом и молчаливом существовании на земле.