Пение пчел - София Сеговия

Прежде чем едкий запах жгучего жареного перца коснулся его легких и глаз, Ансельмо Эспирикуэта вышел, удостоверившись в том, что до девочки не доносится ни единого дуновения чистого воздуха. Он оставил ее в доме задыхаться и стенать, сжигая себя изнутри жгучим дымом – такому наказанию его самого подвергали родители за проступки.

Эспирикуэта вышел наружу, на холод, уверенный, что наказание сотрет из сердца дочери склонность к унижениям. Юбка и блузка валялись там же, где девочка их уронила, и он их поднял. Направился в горы по тропинке, по которой удалилась надоедливая фурия. Дошел до места, где тропинка расширялась, превращаясь в дорогу, и, удостоверившись, что дом достаточно далеко, зашвырнул подарки подальше на склон горы, где отныне им суждено было медленно гнить, как и всем остальным животным и растениям, что населяли эту скудную землю.

– Моя земля, – прошептал он.

Его земля.

В ту студеную зиму после встречи с койотом Симонопио каждую ночь проводил в теплой постели няни Рехи. Заслышав, как поздним вечером она укладывается спать, он шмыгал к ней в постель, применяя хитроумную технику, в совершенстве разработанную, когда ему было четыре года: приходил с подушкой и одеялом, двигаясь ловко и почти бесшумно, чтобы его не прогнали. Он долго не мог уснуть, ворочаясь в тесной кровати, а мысли ходили по кругу в поисках выхода из тупика. Наконец засыпал, потому что детское тело уставало за день и разум уступал его требованиям.

Няня Реха, молчаливая, как и прежде, ничего не спрашивала и ничего не говорила – ни что случилось, ни кто тебя так напугал – и тем более не призывала Симонопио не бояться. Мальчик подозревал, что она и без слов понимает: с ним произошло нечто серьезное – и не станет уверять в обратном. Она лежала все так же – недвижно, без сна, как в те ночи, когда ее бок не подпирал маленький живой кулек, имя которому было Симонопио. Когда в рассветных сумерках он открывал глаза, постель была холодна. Няни уже не было: она уходила на свой пост в кресло-качалку под скошенную крышу навеса.

Симонопио слышал, как крестная сетовала, что в холодную погоду не следует разрешать няне Рехе сидеть долго на свежем воздухе. Что пожилой человек ее возраста может умереть от сырости и холода. Однако не существовало способа отвадить деревянную старуху от ее кресла. Ее не волновали ни перемена погоды, ни ветер. Ей было важно одно – не покидать кресла, в котором она несла свое дежурство, глухая, немая, слепая. Когда Беатрис попросила Мартина и няню Полу поднять старуху и отнести в теплую кухню, няня отреагировала недвусмысленно: ловко замахнулась палкой и попала Мартину по коленям. Няню Полу Реха никогда не стала бы бить, но ничто не мешало ей размахивать в воздухе палкой, чтобы отучить от покушений на заветное кресло.

Никто и ничто не заставит ее отказаться от многолетней привычки. Даже Симонопио, который тоже за нее переживал. Вскоре ему должно было исполниться десять: он уже был взрослый. Он знал, что мешает ей по ночам, но происшествие с Эспирикуэтой потрясло его настолько, что он нуждался в защите, по крайней мере на время глубокого сна.

Потребовалось немало дней, чтобы восстановить былую решимость. Поскольку холод не уходил, пчелы едва вылетали из улья; если же все-таки это случалось, держались поближе к большому дому, стоявшему неподалеку от сарая. Они разминали крылья, а может, их выгонял инстинкт, но даже в этом случае улей они покидали по очереди и не вылетали одновременно всем роем. Симонопио не хотелось покидать дом без пчел. По крайней мере сейчас. Целыми днями он слонялся по асьенде, удивляя домочадцев своим присутствием, поскольку раньше из-за постоянных прогулок в горах появлялся дома не часто.

До того как домочадцы забеспокоились, все ли с ним в порядке, Симонопио, зная, что он не сможет дать им ответ, придумал новое дело – как помочь няне, чтобы ей перестали досаждать своим вниманием и чтобы она не мерзла. Симонопио подозревал, что смуглая высохшая кожа давно не чувствует холода, но внутри ее тело мерзнет, хотя она не обращает на это внимание. Он знал, что время умирать няне Рехе еще не пришло, но знал также и то, что вечное упрямство и нежелание себя защитить могут ускорить ее уход.

Чтобы прожить столько, сколько отведено, няне Рехе нельзя было мерзнуть в течение дня, и Симонопио разжигал возле нее небольшой костер. Его новое занятие утишило всеобщее беспокойство за старуху и за него самого. Поддерживать огонь в костре, одновременно заботясь о том, чтобы дым не потревожил пчел в улье, стало его постоянной заботой. Целыми днями с утра до вечера Симонопио подбрасывал в костер хворост и дрова, пока холод не переместился в другие широты, пчелы не вышли на волю из уютного улья, а сам он не почувствовал в себе силы вновь надолго уходить из дома.

В первую же ночь, когда Симонопио вернулся в постель к няне, – а может быть, в первый день, когда сидел у ее ног, оберегая ее тепло, – он знал, что эта передышка временная. Скоро придется снова уходить в горы, чтобы подготовиться к тому моменту, когда жестокий мир вновь придет за ним. В те дни, когда все наперебой хвалили его за заботу о няне, не подозревая, что заботится он также и о себе самом, он втайне от себя желал, чтобы холода постояли подольше. Чтобы передышка продлилась еще немного. Он понимал, что в таких делах его желания недостаточно, холод уйдет, когда должен будет уйти, спокойная пора также завершится, и он неминуемо столкнется с последствиями своей серьезной ошибки.

Когда он размышлял об этом, сидя возле неподвижной няни Рехи, ужас охватывал его, как дым от костра, который он жег в течение дня. Окончание зимы было сроком, который он дал своему страху и своему оцепенению. Конец ночам в тепле и безопасному сну под боком у няни. Бесконечному подбрасыванию дров в костер, который мог бы поддерживать каждый. Симонопио решил, что, до того как первая пчела вылетит из улья на весенний простор, он заберет свою подушку, сложит одеяло и покинет уютную кровать няни. А вместе с ними ежевечерние молитвы от чудовищ, зверей, оживающих кукол и прочих персонажей из списка няни Полы. С чьей-либо помощью или самостоятельно он перенесет свою кровать. Приведет в порядок сарай няни Рехи, который из-за пчел никто уже не использовал для хранения скарба, и поселится в нем, там будет спать, просыпаться, расти и набираться сил.

Вначале Франсиско Моралес и Беатрис были против того, чтобы Симонопио спал так далеко от дома, к тому же в таком неприспособленном для жизни помещении. Они утверждали, что сарай был построен в качестве склада и не предназначен быть чьей-то спальней, тем более комнатой обожаемого всеми ребенка, которого, позволь им няня Реха, в первый же день его появления с удовольствием забрали бы в дом, не обращая внимания на истерики Консуэло из-за неизвестно откуда взявшегося безобразного младенца.

Когда Симонопио переставлял кровать в сарай, Беатрис или Франсиско сразу приказывали вернуть ее на место.

– Нет, Симонопио, тебе нельзя жить в сарае. Если тебе не нравится спать с нянями в одной комнате, живи с нами в доме.

Они объясняли, что пчелы постепенно заняли все пространство под крышей сарая, где обычно сидела няня Реха, потому что никто не занялся вовремя этой проблемой, добавляли они, а теперь слишком поздно: вот уже который год люди боятся туда заходить, чтобы сложить инструменты или материалы.