Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

украшения, казалось, лишь все быстрее старили ее день ото дня. Кызляр-агасы вышел от нее с выражением непередаваемого ужаса на лице.

– Что, умирает? – спросила его Хюррем.

– Ни шевельнуться, ни слова вымолвить не может. Спит большую часть времени. Кто знает, когда Всемогущий Аллах призовет ее домой…

– Значит, даже говорить не может?

Он покачал головой.

– А как-то по-другому она с нами общаться может?

– Пробовали давать ей перо и пергамент, но она и писа́ть не в состоянии. Разве что пальцы чуть сильнее затряслись, а больше ничего.

– А сказанное ей она понимает?

– Похоже, да. Вот только все это ускользает вместе с нею в мир иной, ведь она уже почти не здесь.

Хюррем улыбнулась:

– Вот видишь, как быстро все вертится в этом мире, кызляр-агасы. Всего-то позавчера вечером ты был готов меня ослушаться.

– Отныне мне негоже вам перечить, госпожа.

– Вот и не перечь больше никогда. Это будет неумно с твоей стороны. Твоя жизнь отныне в моих руках. Кстати, где султан?

– Только что ушел. Он в превеликом расстройстве.

Хюррем подошла к одру.

– Ты уверен, что она больше никогда не заговорит?

– Ее хватил удар. И отнял у нее все силы.

Хюррем посмотрела на валиде оценивающим взглядом.

– Уведи отсюда всех и сам уходи, – сказала она.

– Но как же, моя госпожа?!..

Не иначе решил, что я собираюсь придушить ее подушкой, подумала она. Да одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, что я в этом не нуждаюсь.

– Закон гласит, что кызляр-ага и гедычлы должны всегда оставаться при валиде-султан, – пояснил он.

– Делай, как я велю.

Он отдал короткий приказ служанкам, и все они во главе с гедычлы послушно удалились из спальни.

– И ты тоже ступай, кызляр-ага.

Мгновение помедлив, он повиновался.

Хюррем склонилась над постелью. Стекающая из угла рта валиде слюна образовала целую лужу на подушке под ее щекой, но глаза старухи были ясны.

– Я тебе завидую, – сказала Хюррем. – Ты вот-вот проделаешь то, чего я сама так давно хочу и никак не могу проделать. Ты выберешься из этого места и откочуешь прочь отсюда.

Дыхание у старухи было смрадное. От нее уже разило могилой.

– Однажды и я стану валиде и буду здесь править. Ты думаешь, я этого хочу? Чего я воистину хочу, так это вернуться домой и снова мчаться верхом по степи бок о бок с братьями и сестрами, ощущая сухой ветер в своих волосах. А вместо этого мне суждено по гроб жизни оставаться узницей твоего сына.

Она придвинулась ближе и продолжила нашептывать старухе губами прямо в ухо:

– Хюррем. Смешливая. Так вы тут все меня зовете. Но мой смех – всего лишь маска. Я же не хочу, чтобы хоть кто-то из вас увидел, до чего же я вас ненавижу – всех до единого. А более всех – твоего сына!

На губах у старухи выступила пена, а тело ее скрутили такие корчи, что могло показаться, будто она пытается выкарабкаться со смертного одра.

– Кызляр-агасы! – нарочито громко позвала главного черного евнуха Хюррем.

Тот мигом влетел в покои, будто ждал, подслушивая, за дверью. Ну и ладно, подумалось ей, услышать-то ее нашептывания он никак не мог, а если бы и услышал, то никому донести не осмелится.

– Боюсь, у нее снова приступ, – сказала она.

Он призвал на помощь гедычлы, и они вдвоем принялись укладывать валиде обратно на подушки.

– Лучше бы вам послать весточку Властелину жизни, – сказала Хюррем. – По-моему, ей не долго осталось маяться в этом мире в тоске по миру иному.

На прощание она одарила валиде обнадеживающим рукопожатием и удалилась.

Глава 47

Джулия стояла у окна над кромкой воды и в ступоре смотрела на мерцающие по ту сторону пролива огоньки дворца. Она была укутана в меховую пелерину, но озноб не отпускал.

– Как же я могла его не узнать? – сказала она.

– Его облик сильно изменило случившееся с ним.

– Расскажи.

Людовичи кивнул.

– Аббас получил письмо. Лючия его мне передала и сказала, что оно от тебя, а у меня не было причин считать иначе. Так что в этом отношении и я послужил орудием, повлекшим его падение. Его заманили на Понте-Антико, а там застали врасплох, изувечили и швырнули в трюм отбывающего из бухты корабля… – Голос его пресекся.

– Но как же он вообще выжил после всего того, что над ним учинили?

– То ли повезло ему, то ли не повезло, это еще как посмотреть. Мне знающие люди говорили, что большинство оскопленных вот так, полосованием, во взрослом возрасте просто умирает. Я даже и представить не могу, если честно, как он вообще выжил и что претерпел.

– А подстроил все это, стало быть, мой отец?

– Похоже на то.

– И он, невзирая на это, по-прежнему любит меня?

– Едва ли это была твоя вина.

– И как давно ты об этом узнал?

– Впервые Аббас наведался сюда ко мне вскоре после твоего появления в гареме. Он попросил помочь ему вызволить тебя оттуда, но тогда у меня не было способа это сделать. Когда же я этой ночью получил его послание, у меня оставались считаные часы на то, чтобы что-то предпринять. Лишь благодаря торговым связям мне удалось сразу заполучить этот маленький карамусал. Так что, считай, тебе очень и очень повезло.

– Мне нужно с ним увидеться.

– Это невозможно.

– Неужели мы вовсе ничего не можем сделать? После всего того, что сделал Аббас, после всего, что он из-за меня перенес и претерпел? Мне невыносима сама мысль о том, чтó я на него навлекла. Обязана же я ему хоть единственным словом благодарности!

– С него хватит и знания о том, что ты теперь в безопасности.

Она отвернулась от окна.

– Ну и что теперь?

– Теперь?

– Я долгие годы сидела взаперти в отцовском доме, потом в султанском гареме. Теперь, как я поняла, мне предстоит сидеть взаперти в твоем доме?

– Я тебя не неволю. Только тебе отсюда просто так живой не выбраться. Слишком опасно. Для всех ты этой ночью утонула.

– И в Венецию мне вернуться нельзя. Это было бы все равно, что променять одну тюрьму на другую. Но я не хочу, чтобы слова мои звучали черной неблагодарностью. Это же было так храбро еще и с твоей стороны – сделать то, что ты сделал…

– Я сделал это ради Аббаса. Но мне нужно тебе об этом сказать: дома, в Венеции, я только и делал, что отговаривал его с тобою связываться!

– И правильно делал! Отговорил бы – избавил бы от всей этой боли.