Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

– Да, воистину. Ну а я как, имею ли благословение располагать в твоем лице покорным слугой?

– О Царица покрытых никабом головок, вся моя жизнь призвана служить лишь тебе.

– Возможно.

Аббас почувствовал, как ужас наливает ему грудь холодным свинцом.

– Джулия Гонзага, помнишь такую?

Аббас слегка пошатнулся.

– Одну из наложниц?

Хюррем улыбнулась.

– Да, вспомнил теперь. Она не угодила Властелину жизни и спит теперь вечным сном на дне Босфора.

– Спит она теперь в Пере, с гяурами.

У него сперло дыхание. «Она знает, – подумал он. – Боже милостивый, я теперь всецело в ее власти».

– Зачем ты это сделал, Аббас?

– Она мне заплатила, – сказал он.

– Ты что, ослушался султана за деньги?

– А вы бы так не сделали?

Хюррем даже захлопала в ладоши от восторга.

– Мне так нравится, когда ты со мною честен, а не прикидываешься угодливым рабом. Да ты же воистину змий в овечьей шкуре. И мне даже нравится, когда ты показываешь ядовитые клыки.

– Меня ждет смерть?

– Тебе хочется умереть?

– Отчасти да.

– Ну так не буду тебе мешать. Ты же знаешь, какое наказание полагается за подобного рода неповиновение султану? Тебя насадят на кол и оставят вялиться дочерна на солнце. Куда его вгоняют острием, я не особо разбиралась, но мне говорили, что ощущение не из приятных.

– Ну пожалуйста, госпожа моя…

– Вот только не надо тут меня ни о чем умолять, Аббас. Ты же знаешь, что на меня это не действует.

– Чего вы хотите?

– Твоего повиновения. Только и всего. Твоего беспрекословного повиновения мне до самой смерти.

Аббас стоял, уставившись в циновку под ногами.

– Я так или иначе раб. И мне все равно, кому повиноваться.

– Значит, ты исполнишь мою волю и найдешь кого-нибудь, кто способен принести мне голову Ибрагима?

От самой мысли об этом у него перехватило дух.

– Ибрагима?

– Или ты думаешь, будто соскочить с крюка султана можно за просто так? За избавление от трехдневных смертных мучений я с тебя дешевле точно не возьму, даже не надейся.

– Знаю кое-кого, – согласился он.

Глава 52

Они лежали на диване при свете свечей и месяца в раме распахнутого окна.

– Останься здесь навсегда, – шепнула Хюррем.

– И что будет с османским народом, если я тебя послушаюсь? – усмехнулся Сулейман.

– Империя рассыпется в пыль. Мне все равно.

– Когда-нибудь… – Он оборвал себя на полуслове. – Вечно времени не хватает.

– Опять будет барабан войны и поход невесть куда этим летом?

– Шах Персии вконец обнаглел. Пора прихлопнуть этого москита.

Хюррем нахмурилась:

– Сам войско поведешь?

– До самой Персии ради какого-то назойливого насекомого? Ибрагиму поручу.

– А как там римский император Карл?

– Их папа призвал всех гяуров к союзу против нас. Хочет, чтобы Неаполь и Венеция присоединились к нему и пошли отвоевывать у нас Средиземноморье. Ибрагим в полном восторге, понятное дело. Можно будет хоть круглый год воевать.

– Так мы что, сразу две войны этим летом затеваем?

– Да нет, христиане теперь будут годами спорить между собой, кто их крестовый поход возглавит, да и не факт, что вовсе договорятся. Ибрагим говорит, что неверные готовы спорить до бесконечности даже о том, с какой стороны света восходит солнце. Придется им подождать другого раза.

– Он в этом уверен?

– Я доверяю его суждениям.

– Господин мой, прости за дерзость, но прошлой ночью был у меня дурной сон. Пригрезилось, как ты склоняешь неаполитанского короля и венецианского дожа к миру. Ты им предложил договор, по которому ты не трогаешь их земли, а они взамен не подпускают Карла к морю. Ты сказал, что, если они не согласятся, это послужит твоим адмиралам поводом разорять их берега все лето напролет. Как думаешь, может, этот сон был вовсе и не дурной, а, напротив, вещий?

Сулейман рассмеялся. До чего же сметливый ум, даром что женский.

– Кончится тем, что я тебя назначу великим визирем, – сказал он.

– Ну так, может, и пора уже? А Ибрагима я бы оставила при себе писарем.

– Нет уж, он этого не переживет. – Он посерьезнел. – И не смей над ним потешаться. Без Ибрагима мы бы сейчас с тобою время вместе не проводили. Он – единственный, кто способен помочь мне нести это бремя.

Хюррем погладила его по бороде, наблюдая за игрой мыслей на его лице, покачала головой и прикусила нижнюю губу.

– Что такое, Руслана?!

– Да так, ничего.

– Нет уж, скажи.

Она посмотрела ему прямо в лицо:

– Тебе самому-то не тревожно иногда из-за мыслей, что он может злоупотреблять своей властью?

– Кто, Ибрагим? Да нет, конечно.

– А то разные слухи ходят в гареме на этот счет. Всей правды я не знаю, вот и волнуюсь за тебя всякий раз.

– И что за слухи?

– Не хочу понапрасну оговаривать Ибрагима. Я и сама знаю, что он меня недолюбливает, но дело-то не в этом.

– Но что за слухи-то? – повторил он прямой вопрос.

– Что он насмехается над исламом и якшается с гяурами. Что встречается втайне от тебя с их послами и при этом величает себя султаном.

– Женские фантазии.

– Прости. Не следовало бы мне подобные россказни повторять вслух. Ты прав, все это почти всегда зловредный бабский вздор.

– Ибрагим, конечно, опрометчив и хвастлив, но предать меня он в жизни не способен.

Хюррем встала. Волосы, руки и ноги ее были окрашены хной, а глаза густо насурьмлены.

Без всякого предупреждения она исполнила традиционный троекратный салам наложницы перед первой ночью. Затем расстегнула перламутровые пуговицы своего шелкового гемлека. Ее соски были намазаны гашишем, который усиливал остроту переживания последующих возвышенных мгновений.

Обнаженная до пояса Хюррем пала ниц и приползла к дивану на четвереньках, как простая рабыня. У него сперло дыхание. Стоило ему только подумать, что все ее штучки ему известны, как она его снова удивила.

Она облобызала его стопы в традиционном изъявлении смирения. Он беззвучно стонал, пока ее пальцы расстегивали его одеяния перед актом служения ему.

Вот мой гарем, подумал он. Она одна подобна тысяче женщин!

Город раскинулся обширной цветной мозаикой под длинными пальцами минаретов и сверкающими куполами мечетей. Давным-давно Мехмед Завоеватель приказал, чтобы все дома в Стамбуле были окрашены в зависимости от вероисповедания их обитателей. И теперь серые пятна указывали на армянские кварталы, желтые – на еврейские, и все это посреди моря красных домов самих турок.

Это заметно упрощало задачу Аббаса, поскольку искомый дом был покрашен в черное, как и полагается дому высокопоставленного придворного.

Аббас редко отваживался на вылазки в тесные закоулки Стамбула и дополнительно придал себе безликости, укутавшись с головы