Изгой - Юрий Никитин

— Спасибо.

— За что? — удивился Скиф.

По его чистым синим глазам Олег понял, что юный герой ужезабыл про каких-то мокрых поющих баб, сейчас весь устремлен вперед, ибо тамсхватки, приключения, сладкая месть...

— За сирен, — ответил Олег. Поправился: — За то,что провел меня мимо.

— А-а, — понял Скиф, — ну, это пустяк. Этобыло легко.

— Да? А мне вот...

— Ты не герой, — объяснил Скиф. — Сиреныподманивают тех, кто... гм, готов поддаться. Ты заметил, что многие героипроезжают этой дорогой, но никто на них, на этих сирен, даже руки не поднял?

— Да, но не понял. Я бы их перебил... если бы мог.

— Проехать мимо просто, — ответил Скифвеликодуш-но. — Я бы и без песни проехал. И ни одна бы не смогла... Чтомне их песни? Мне стоит вспомнить о Ляне, как все женщины мира... да нет ихпросто со всеми их жалкими чарами! Есть только Ляна, моя Ляна, ею я ужеочарован, околдован...

Он мягко улыбнулся, лицо стало мечтательным, чистым, почтидетским, потом вдруг без всякого перехода захохотал грубо, по-солдатски.

— Ты чего? — удивился Олег.

— Не знаю, как насчет мечей и стрел... но от других бабЛяна меня оберегает, это точно.

Он свистнул, гикнул, пустил коня в галоп, догоняя Турча.Олег смотрел ему вслед. Да, мужчины сирен не трогают. Сирены — делодобровольное: хочешь — поддайся, не хочешь — укрепись духом и топай мимо.Сирены выпалывают род людской от слабых. Так что если сирены когда-либо иисчезнут, то только от рук разъяренных неопрятных баб, у которых те поуводилимужей.

Тропка через редкий лесок тянулась на диво ровная, по обестороны мелькает ельник, горбятся неопрятные кочки, стайками держатсямолоденькие сосенки, жалкие, как сироты, иногда в сторонке вздымает страшныекоричневые корни упавшее дерево.

Два-три раза попались деревушки, если можно назватьдеревушками три-четыре хатки, больше похожие на землянки. Рядами тянулись серыеполенницы дров, запас на два-три года вперед, и такие же серые хатки не отличалисьот этих поленниц.

Женщин не видно, в поле, а мужчины кто чешется да зевает назавалинке, кто месит глину, засыпая на ходу. Самые умелые вяло строгают граблида лопаты, на скачущего всадника посмотрел разве что один из пяти, все как вводу опущенные.

Когда выехали на берег реки, довольно широкой, деревушкистали попадаться чаще. Турч посмотрел на небо, сказал со вздохом:

— Кони устали... В следующем селе, какое бы ниоказалось, заночуем.

— Медленно едем, — согласился Скиф. Олег смолчал.Когда-то он в вихре мог облететь за сутки половину белого света, но какой смыслв скорости, если мысли от этого не идут быстрее? А вот медленнее — да. Так чтолучше вот так неспешно, замедленно, зато не упуская ни единой возможностиповертеть крепкий орешек со всех сторон, поискать щелочку, вставить узкоелезвие острой мысли, надавить, расколоть, увидеть зернышко истины...

Или хотя бы понять, как теперь распределять работу СемерыхТайных. Пора, наверное, собраться. Все уж наверняка знают, что магический дождькончился. Они ж магией пользовались сто раз на день. Вдруг кто-то нашелрешение?

Дорожка вдоль реки петляла, следуя изгибам самой реки. Усамой воды торчат старые ветлы, изредка глинистый берег переходит в песчаный,тогда глазам больно от сверкающего золотого песка. Затем снова деревья на краюреки, опущенные в стоячую воду ветви, запах гниющей воды...

Показались домики, однако кони не обрадовались, не прибавилишага. Олег увидел, что это селение явно когда-то знавало лучшие дни. Почти отсамой околицы дорога замощена бревнами, но дожди и весенние лужи намыли наодних землю, а под другими, напротив, подрыли ямы, и когда его конь ступал поэтим бревнам, одни поднимались торчком, норовя достать самого всадника, другиеотзывались глухим шорохом, после чего рассыпались коричневой трухой.

Тревожное предчувствие сжало сердце. Деревня еще живет, нолюди выглядывают из окон изможденные, на улицах не слышно веселого детскогогвалта, бревна в избах вот-вот рассыплются, покрыты зеленым мхом, сами избывросли в землю. Он почти видел, как они погружаются с каждым годом, как вболото, уже окна на уровне земли...

Ни одной целой крыши, словно их не то снес ураган, не тосорвал пролетающий дракон. Одни голые ребра стропил, кое-где остался,зацепившись, пук грязной соломы. Сами окна без ставен, половина заткнутатряпками, грязными подушками, серый голодный бурьян заглядывает в хату,присматривается, готовится перебраться и туда, раз уж огороды все захватил,подмял, примучил, притоптал для себя и своего семени.

А потом показался даже город, который Олег признал городомтолько по обвалившейся стене. Ворота, правда, уцелели, но вросли в землю начетверть, и дорога повела в сам город рядом с воротами через широкий пролом.Кое-где торчат обломки стены, видны следы, откуда горожане берут камень на свинарники.

Дома — те же сельские, из бревен, покрыты соломой, сзавалинками. Олегу почудилось, что он замечает, как весь город постепеннопогружается в землю, словно на болоте.

Даже люди, что попадались, все как в воду опущенные: хмурые,молчаливые, в заботах, согбенные. На въехавших в город посмотрели искоса, безинтереса, тут же забыли, что рассердило Турча.

— Мрущий народ, — заявил он. — Я уже встречалтакие. И болезней нет, и никто не уводит в неволю, а что-то людей гнетет. Ктопоживее — уходит куда глаза глядят, а остальные мрут, не оставляя потомства.

Олег сказал хладнокровно:

Авось не вымрут за ночь. А потом пусть хоть весь городпровалится.

Турч удивился:

— Чего вдруг?

— А городов много, — ответил Олегравнодушно. — И здоровых людей много...

Турч покрутил головой, смолчал. Волхв прав, видать, тожепоскитался по свету. Но все равно этот народец жаль. Всякий жаль. Даже чужой.Да и пока в тебя не плюнули и камнем не кинули — все свои, не чужие.

Он ехал, задумавшись, как будто совершенно забыл, что сидит наконе, слившись с ним воедино, слегка откинулся корпусом, редкое солнце освещаетморщинистый лоб и крупный горбатый нос. Металлические бляхи на латах блестят,как и на широком поясе. Глаза смотрят вызывающе, но в глубине Олег виделсуровую доброту. Этот воин любит мир, людей и готов за них драться.

Олег посматривал на него искоса, череп разогрелся не столькоот редко проглядывающего в дыры туч солнца, сколько от горячечных мыслей. Когдачеловека тянет есть, пить, а потом и к женщинам, что здесь дивного — так жепоступают все звери, птицы, мухи и комары.

Но вот этот уже немолодой и суровый человек, что заставилоего поехать с ними? Ведь понимает же, что нет у Скифа ни сил, ни возможностейвернуть... даже не вернуть, это никогда ему не принадлежало, а именно захватитьпрестол в землях Миш! Скорее всего, этот горячий юноша скоро сложит голову. Иличуть позже, но — сложит. Так почему же?