Репортаж из морга - Мишель Сапане

Представ перед судебным следователем, лор и слышать не желает ни о каких обвинениях. По его словам, хирургическое вмешательство проводилось по общепринятым профессиональным стандартам. А вот анестезиологи, напротив…

Что до отверстия, обнаруженного при вскрытии, это уж точно не его рук дело. А вот судмедэксперт…

Допросы следуют один за другим, а за ними и череда экспертиз.

Так он выбирает университетскую больницу Пуатье и назначает двух лоров – один обучен работе под микроскопом, другой стоял у истоков разработки техники работы с фиброскопом во Франции, – а также меня, чтобы пролить свет на это дело.

Мы с коллегами заходим издалека и приступаем к делу с изучения объемной медицинской карты.

Первая любопытная деталь: на изъятом у врача жестком диске есть три версии отчета о проведении операции. Три версии, последовательно написанные в три разные даты. Это довольно необычно, тем более что формулировка первой, мягко говоря, лаконична: «Двусторонняя этмоидэктомия под микроскопом по классической технике». Даже при желании трудно дать еще меньше информации. Вторая версия, написанная после того, как хирург узнал о результатах вскрытия (утечки тоже бывают!), содержит гораздо больше деталей. В частности, в ней хирург настаивает на том, что предпринял меры предосторожности во избежание проникновения инструмента в череп. Разве не странно? Наконец, заключительный отчет, единственный, на котором стоит подпись врача, включает подробное описание методики проведения операции. Ни слова о возможной проблеме во время процедуры. Хирург считает, что все прошло нормально.

Но не судебный следователь, который на основании этих трех документов выносит в отношении хирурга новое обвинение – в подлоге и использовании поддельного документа.

Магистрат быстро понимает, что правду из лора придется тянуть клещами. Врач продолжает менять показания.

Когда его вызывают для дачи показаний в первый раз, он повторяет сказанное семье умершего и настоятельно советует следствию обратить внимание на анестезиолога. В следующий раз, когда следователь просит его объяснить, откуда в решетчатой пластинке появилось отверстие, он обвиняет судебно-медицинского эксперта в том, что именно он произвел эту перфорацию во время вскрытия. Не лучшая защита для врача, который прекрасно знает, насколько этот аргумент бесполезен. Снимки, сделанные томографом при жизни пациента, когда он еще находился в реанимации, доказывают, что отверстие присутствовало и до наступления смерти.

Разумеется, было бы интересно сравнить послеоперационные снимки с теми, что были сделаны до операции. Вот невезение, этих снимков больше нет. Поэтому хирург может выдвинуть третье объяснение: развитие полипов в решетчатой кости пациента могло привести к эрозии решетчатой пластины. Перфорация была неизбежна из-за слабости костной стенки.

В итоге этих, мягко говоря, горячих допросов, у следователя создалось отчетливое ощущение, что его ни во что не ставят, и магистрат, не дожидаясь окончания расследования, принимает довольно редкую защитную меру: он запрещает лору приближаться к операционной на шесть месяцев. С другой стороны, ему разрешается консультировать в обычном режиме, поскольку магистрат полагает, что эта деятельность не представляет опасности для пациентов.

Проводится множество экспертиз.

Врач всячески это опровергает, невзирая на все улики. Дошло до того, что он попытался объяснить судье, что в патологоанатомическом заключении нет слова «мозг». Но слово «нейроглия» есть – это не что иное, как церебральная ткань. Ткань мозга. Хирург также требует второго мнения в отношении образцов, но и оно подтверждает первоначальные результаты.

У нас с коллегами нет никаких сомнений: хирург проткнул решетчатую пластину и попал в мозг.

Таким образом, мы заявляем судебному следователю, что хирург виновен. За нашими показаниями следует контрнаступление на тему: «Решетчатая пластинка была ослаблена опухолью. Предоперационный снимок это ясно показывал. Какая жалость, что он исчез».

Врач снова занимается очковтирательством, но проверить его утверждения легко. Во время вскрытия судмедэксперт удалил решетчатую кость. И эта анатомическая часть была передана специалисту, который пришел к выводу, что отверстие, перфорировавшее решетчатую пластину, возникло в результате механического воздействия.

Хирургу больше нечем защищаться, и его дело попадает в уголовный суд. Он получает три года тюремного заключения условно и годовой запрет на занятия медициной. Он подаст апелляцию и будет приговорен к такому же наказанию.

Великие страдания безмолвны. Эта фраза точно описывает состояние 67-летней Анни. Я осматриваю эту женщину в конце февраля 2015 года, и она не отвечает ни на один из моих вопросов. Изредка шепчет «да», большую часть времени отрицательно мотает головой. Также она избегает любого физического контакта, что затрудняет клиническое обследование.

Не из садистского любопытства я пришел мучить Анни в ее комнату в доме престарелых в Ла-Рошфуко. Запрос исходит от судебного следователя, который дал мне очень подробное задание: «Осмотреть потерпевшую, отметить травмы, увечья, болезни. Указать их возможные последствия. Установить полную потерю трудоспособности в соответствии с определением этого термина в Уголовном кодексе. Сообщить, если она занимается нанесением себе повреждений. Искать следы насилия, особенно сексуального характера. Если возможно, указать их происхождение, как они были нанесены и когда. Сообщить, согласуются ли показания подследственного и пострадавшей с вашими наблюдениями. Указать лечение, уход и необходимые плановые вмешательства. Установить дату заживления травм. Установить различные типы вреда согласно номенклатуре. Указать все результаты наблюдений, которые могут быть полезны для установления истины».

Вместе с письмом о назначении прилагалась копия дела, по содержанию напоминавшего мизерабилистские романы XIX века. Это история бедной Анни, которую жестокий муж и недостойный сын держали почти в рабстве. Женщина, не имевшая выбора, выданная замуж родителями, которые жаждали любой ценой пристроить свою простодушную дочь, с рождения обезображенную уродливой губно-небной расщелиной, более известной под названием «заячья губа». Привлечь женихов было нечем: аномалию прооперировали, но серьезные последствия остались.

К несчастью для Анни, семья по соседству хотела женить своего сына, закоренелого холостяка Альфреда, за которого не пошла бы ни одна приличная невеста. Деревенщина, работник питомника в Шаранте, живший только работой. Сделку обтяпали быстро, и брак был заключен в 1971 году. Анни было 23 года, Альфреду – 28. Вскоре после этого у них родился сын Эрик, чуть позже – мертворожденная дочь. Супружеская жизнь не была для Анни длинной спокойной рекой: ей пришлось вести хозяйство в доме без удобств и погрузиться в повседневную рутину будничного насилия.