Шесть дней любви - Джойс Мэйнард

Мама по-прежнему продавала «Мегамайт» по телефону и все так же без особого рвения, сидя на кухне. Она свято верила, что именно благодаря регулярному приему витаминов я вытянулся до шести футов одного дюйма, ведь ни ее, ни папу высокими не назовешь.

— Ты самый высокий из всех, кого я знаю, — однажды сказала мне мама. — Хотя нет, не самый.

Мы оба знали, о ком она подумала, но имени его не назвали.

Вскоре после моего отъезда из Холтон-Миллса у мамы появилась «настоящая работа», как назвала бы это Марджори. Оплачивалась она не лучше продажи витаминов, зато наконец вытащила маму из дома. Возможно, разлука со мной заставила ее потянуться к людям.

Мама заглянула в местный центр для престарелых и предложила себя в качестве учителя танцев. Фокстрот, тустеп, свинг — старомодные парные танцы. Из-за соотношения полов в том заведении на маминых уроках женщинам приходилось танцевать с женщинами. Мама оказалась чудесным учителем, а дополнительным плюсом было то, что там почти не бывало посетителей с младенцами.

Ученики так полюбили ее, что вскоре мама стала отвечать за всю досуговую программу. Придумывала кружки и игровые вечера, а однажды устроила совершенно отвязную «Охоту на мусор»,[25]в которой участвовали даже инвалиды-колясочники. От работы со стариками мама словно помолодела. Наблюдая за ее уроками, когда она, по-прежнему стройная и подтянутая, демонстрировала па в вальсе или сложные движения в линди, я чувствовал в ней искорку счастья, которым она светилась несколько дней моего тринадцатого лета. В тот долгий праздничный уик-энд, когда с нами жил Фрэнк Чемберс.

Прошло восемнадцать лет. В тридцать один год я уже начал лысеть и жил на севере штата Нью-Йорк. Жил, как и сейчас, с Амелией, которая той осенью стала моей женой. Мы снимали домик с видом на Гудзон, совершенно неутепленный, так что в зимнюю непогоду согреться получалось, только когда мы, завернувшись в плед, в обнимку сидели у растопленного камина.

— Ничего такого тут нет, — говорила Амелия. — Если не хочешь прижаться к человеку, зачем жить вместе?

Мы были счастливы. Амелия работала в детском саду и играла на банджо в кантри-группе. Контрабасист у них не кто иной, как мой сводный брат Ричард. Я четырьмя годами раньше закончил кулинарное училище и устроился кондитером в соседнем городке в ресторан, который с недавнего времени на диво популярен. Ближе к осени мы собирались сыграть в Нью-Гемпшире свадьбу, скромную, только для родственников и десятка друзей.

За год до этого наш ресторан посетила журналистка из Нью-Йорка. Она пишет для глянцевого кулинарного издания, которое по карману лишь тем, у кого почти нет времени кулинарничать. В том журнале особенно много статей о пикниках в саду, или на острове в штате Мэн, или на берегу озера в Монтане, где хозяева готовят свежепойманную рыбу для десятка элегантных крутых гостей. Столы принято накрывать на берегу быстрин, где поймали рыбу.

Основной целью было показать красивые фотографии как продукции органических ферм, так и яств, которые абстрактная прабабушка якобы готовила на дровяной печи. Только люди с глянцевых страниц вряд ли имели отношение к тем фермерам и точно не жили так, как создатели этих блюд.

В общем, нью-йоркская журналистка услышала о ресторане, где я работал, и заявилась к нам. Для статьи с фотографией во весь разворот она отобрала мой пирог с персиками и малиной.

Рецепт я, конечно, усовершенствовал — например, добавил в начинку засахаренный имбирь и свежую малину, а вот тесто было от Фрэнка, точнее, от его бабушки, как я и объяснил в статье. Я рассказал и о бабулином секрете — загущать начинку тапиоковым крахмалом, а не кукурузным.

Конечно, я не поведал читателям «Нового гурмана» об обстоятельствах, при которых научился делать такое тесто. Упомянул лишь, что меня научил друг, а его — бабушка, у которой он жил на ферме, где выращивали елки. Сказал, что впервые испек тот пирог тринадцатилетним. В тот день нам неожиданно принесли целое ведро персиков, а тесто мы готовили в страшную жару.

Я советовал заранее охладить продукты для теста и не лить много воды: добавить ее можно в любой момент, а вот убавить не получится. Мешать тесто слишком долго не рекомендовал.

— Не стремитесь скупать дорогую технику из каталогов, — говорил я. — Приминать тесто лучше всего ладонью. Что до укладывания верхнего пласта на начинку, то это настоящий прыжок в неизвестное. Только не мешкайте! Укладывая верхний пласт, верьте в себя. Это как сигануть из окна через двенадцать часов после удаления аппендицита и не сомневаться, что приземлишься на обе ноги.

Статья в журнале вызвала интерес у публики, и телекомпания из Сиракуз пригласила меня как шеф-повара недели продемонстрировать свое умение на утреннем шоу. Письма хлынули потоком, сперва от читателей «Нового гурмана», потом от телезрителей. У каждого были вопросы по выпечке. По-моему, ни один другой десерт не вызывает столько эмоций, даже страстей, как скромный и незатейливый пирог.

Как и предупреждал Фрэнк, взгляды на тесто единодушием не отличались. Читательница «Нового гурмана», узнав, что для теста я использую комбинацию масла и жира, пыталась убедить меня во вреде последнего. Другая приняла в штыки масло.

Тем временем ресторан «В гостях у Молли», где я работал, процветал и купался в лучах славы. Молли, его хозяйка, открыла неподалеку пирожковую, где под моим началом пять пекарей делали пироги по советам Фрэнка.

Прошло около года после появления статьи в «Новом гурмане», когда я получил письмо с незнакомым штемпелем — откуда-то из Айдахо. Адрес на конверте выведен карандашом, а вместо имени отправителя стоял длинный номер. Внутри лежало письмо, написанное аккуратнейшим почерком на малюсеньком листочке, словно бумагу экономили. Скорее всего, так оно и было.

Сообразив, что к чему, я даже сел от неожиданности. Прошлое настигло меня, как порыв ледяного ветра, когда в метель распахиваешь дверь; как жар от раскаленной духовки, которую открываешь, чтобы проверить… пирог, что же еще? Прошлое накрыло меня с головой.

Минуло двадцать лет, а перед внутренним взором по-прежнему стояло его лицо, каким оно было в день нашей встречи в «Прайсмарте», — высокие скулы, впалые щеки, пронзительные голубые глаза, так и сверлившие меня. Почти еще ребенок, который мечтал заглянуть под обложку сентябрьского «Плейбоя», но удовольствовался сборником кроссвордов, я мог его испугаться. Он же возвышался надо мной, эдакий исполин с огромными ручищами и низким, звучным голосом. Но с первой же минуты я почувствовал, что ему стоит доверять. Вопреки злости, вопреки страху, что Фрэнк украдет маму и оттеснит меня на задний план, в его порядочности я не сомневался.

Двадцать лет я не получал от Фрэнка весточек. Когда вынимал из конверта листок, один-единственный, крошечный, возникло ощущение, как тогда, когда мы с мамой везли Фрэнка домой из «Прайсмарта». Почувствовал, что жизнь и окружающий мир вот-вот изменятся. Двадцать лет назад я обрадовался, а сейчас испугался.