Шесть дней любви - Джойс Мэйнард

На той улице стоял многоквартирный дом, вернее, большой старый особняк, перепланированный и разделенный на квартиры. За тем домом я наблюдал постоянно. Мне нравилось следить за одним окном. Там семья каждый вечер садилась ужинать в определенный час — примерно когда я проходил мимо их дома. Чистой воды суеверие, но я убедил себя, что, если увижу за столом всю семью — маму, папу и сынишку, — тем вечером ничего страшного не произойдет. Боялся я за маму, которая в тот момент ужинала в одиночестве — потягивала вино и читала «Счастливую жизнь». Троица в окне казалась воплощением домашнего уюта, и среди множества «диорам» на тему «Американские семьи» этой семье я завидовал больше всего. Разговоров, разумеется, слышно не было, но и без «озвучки» чувствовалось, что на той кухне царит благополучие. Вряд ли беседа была архиважной — «Милый, как пошел день?» — «Отлично, а у тебя?» — но сама атмосфера — мягкий желтый свет, кивающие головы, ласковое прикосновение женщины к руке мужчины, смех над размахивающим ложкой мальчиком — показывала, что эти трое хотят быть только здесь, друг с другом.

Наверное, я забыл, где нахожусь, — стоял, бездумно глядя на пар от своего дыхания (вечер выдался холодный) и на пар от дыхания девушки, что вышла из подъезда с собачкой на поводке. Собачка была крошечная, размером с метелку для пыли. Карликовый пудель и то больше.

Еще не вглядевшись в лицо девушки, я понял, что знаю ее, хотя не сразу сообразил откуда. Пока видел лишь худые ноги, торчащие из-под чересчур свободного черного жакета, и сапожки на каблуке, какие в Холтон-Миллсе увидишь редко. Пожалуй, даже никогда.

Чувствовалось, собачку выгуливают нечасто, или бедняжке совсем не досталось мозгов. Песик путался в поводке, обвивал им ноги хозяйки, подскакивал, метался из стороны в сторону, то рвался прочь, то застывал на месте.

— Рядом, Джим! — велели ему.

С таким же успехом я говорил маме, что нужно чаще выбираться из дома, завести друзей, куда-нибудь съездить. Песик, услышав команду, потерял последние мозги. По-моему, он цапнул хозяйку, заставив выпустить поводок. Получив свободу, Джим — разве это кличка для собаки? — помчался по тротуару и шмыгнул за угол навстречу грузовику.

Я наклонился и проворно схватил пса, а его тонконогая хозяйка побежала ко мне. Огромную сумку она буквально волочила за собой и качалась на высоких каблуках. Широкополая шляпа, не то с пером, не то с цветком, слетела. Я рассмотрел лицо и узнал Элеонор: да, она самая — и направляется прямо ко мне.

Сразу после Дня труда, когда события развивались с невероятной скоростью, здраво рассуждать я не мог. Когда злился, а злился я постоянно, то исключительно на себя. Самоедство так и не кончилось, но со временем понял, что злюсь и на Элеонор.

Мы не встречались с того свидания в парке, когда она буквально запрыгнула на меня. С осени Элеонор не пошла в мою школу, никто ее не знал, поэтому расспрашивать о ней было некого, даже если бы захотелось. Я решил, что она вернулась в Чикаго и мутит воду там. Секс она уже наверняка попробовала, ведь девственницей ей не хотелось оставаться ни одной лишней минуты.

Элеонор проигнорировала бы меня — подняла бы шляпу и поковыляла дальше, — если бы не Джим. Пес жался к моей груди, и даже сквозь плотную ткань куртки я чувствовал бешеный стук его сердца. Совсем как у бедняги Джо.

— Это мой пес, — заявила Элеонор и потянулась за ним, как покупательница за сдачей.

— Беру его в заложники, — заявил я.

Вообще-то, такие выпады не в моем духе, но тут само собой вырвалось.

— О чем это ты? — удивилась Элеонор. — Джим мой.

— Ты настучала полиции на Фрэнка, — проговорил я. Прежде эта мысль в голову не приходила, но теперь все встало на свои места. — Можно сказать, ты испортила жизнь ему и моей маме.

— Отдай моего пса, — потребовала Элеонор.

— Ага, сейчас! — Я завелся не на шутку и изображал не то частного детектива Магнума, не то еще кого. — Неужели он тебе дорог?

— К твоему сведению, Джим — чистокровный шитцу. Он стоит четыреста двадцать пять долларов, не считая прививок. Но главное — Джим мой. Отдай!

До сих пор, думая об Элеонор, вспоминал лишь, как она разозлилась, когда я отказался заниматься с ней любовью у качелей. Она ведь даже трусики сняла! Наивный и неопытный, я прослушал, что Элеонор хочет взамен, но сейчас, по прошествии полутора лет, спохватился. Особенно после того, как она заговорила о щенке за четыреста двадцать пять долларов, который, если бы не моя проворность, угодил бы под машину.

— Получившей десять тысяч долларов за донос на мою мать вполне по карману живая игрушка за четыре сотни, — процедил я.

— Щенка мне папа подарил, — возразила Элеонор. — Он заботится о Джиме, когда я уезжаю в школу.

— Значит, ты все-таки поступила в свою распальцованную школу, — проговорил я, крепко держа песика за живот. До меня дошло, откуда его кличка, — вспомнил про Джима Моррисона. — Наверное, Джим пытался покончить с собой, как и его тезка, — сказал я вслух. — Раз героина нет, приходится сигать под колеса.

— Да ты полный псих! — зашипела Элеонор. — Понятно, почему у тебя нет друзей.

— А тебе-то что? Моего лучшего друга в тот день забрала полиция, — сказал я, разумеется для пафоса, но тотчас почувствовал, что это правда.

И в этот момент, к своей огромной досаде, заплакал.

Тут Элеонор могла запросто вернуться к старому репертуару: я лузер и идиот. Поняла ведь уже, что пса своего вернет. В тот момент я вряд ли ее пугал.

Элеонор не шелохнулась — так и стояла передо мной на высоких каблуках, в нелепой шляпе, с большущей сумкой, которую словно стащила из театральной костюмерной. Неужели она еще похудела? Из-за просторного жакета не определишь. Под глазами круги, губы бескровные — я больше не верил, что Элеонор с кем-то занималась сексом. Ее же тронуть страшно — рассыплется.

— Я не знала этого. Просто хотела что-то изменить, — пролепетала Элеонор и зарыдала.

— У тебя получилось, — отозвался я и вернул ей Джима.

Я держал его не дольше минуты, но он уже лизал мне руку. Чувствовалось, он хочет остаться со мной. Пес понимал, пожалуй даже лучше всех, что от Элеонор нужно держаться подальше.

Через пару лет я встретил Элеонор снова, на вечеринке, которую устраивал парень из моей школы, большой любитель театра. На шее у нее висел серебряный кулон с кокаином. Она вытряхивала порошок на зеркальце и вдыхала через трубочку. Этим занимались и другие ребята, но не я. Элеонор все еще казалась тощей, хотя и не такой, как прежде, а вот глаза не изменились — сплошные белки. Элеонор сделала вид, что не знает меня, только чувствовалось: меня не забыли. Я не сказал ей ни слова, хватит, и так слишком много наговорил.

В одиннадцатом классе я наконец переспал с девушкой, хотя, наверное, мог и раньше. Возможности вроде той, как с Элеонор, предоставлялись, но я немного по-старомодному считал, что спать нужно с той, кого любишь, и чтобы девушка любила меня. Бэкки любила. Мы встречались до окончания школы и половину первого курса в колледже. Потом она познакомилась с парнем своей мечты и вышла за него. Сперва я думал, что не переживу расставания, но, разумеется, все прошло. Девятнадцатилетнему в голову что только не лезет!