Шесть дней любви - Джойс Мэйнард

Вспомнилось, как четыре года назад мама рассказывала о том, почему я единственный ребенок. Живо представил ее во дворе папиного дома. Она вырыла совком яму и положила на дно кровяной сгусток, который мог стать моим братом или сестрой. Года через полтора снова рыла яму — хоронила коробку из-под сигар с прахом Ферн.

Фрэнк теперь стоял на крыльце, он шагнул ко мне, но мама его остановила.

— Генри лучше побыть одному, — сказала она.

Я побрел по улице, сам не зная куда, — просто шагал и шагал вперед. Через какое-то время сообразил, что приближаюсь к дому отца.

Остановился во дворе перед домом. В окне кухни горел свет. Папа уже наверняка пил кофе и читал спортивные новости в газете. Сейчас войдет Марджори. Ей нужно поставить воду, чтобы подогреть бутылочку для Хлои, — она захочет есть, едва проснется.

Папа поцелует Марджори в щеку, оторвет взгляд от газеты и скажет что-то про дождь. Ничего особенного, но на кухне у них хорошо и уютно. Неловко бывает лишь во «Френдлисе», когда папа силой втягивает нас с Ричардом в разговор о любимом игроке «Ред сокс». Они — настоящая семья, только я мешаю.

По пути сюда я собирался к ним зайти. Представлял, как начну: «Тебе всегда казалось, что мама свихнулась? Вот послушай…»

К обеду отец перевезет меня к себе. Я ведь даже вещи собрал. Поселят наверняка к Ричарду, и тот встанет на дыбы. Нам купят двухъярусную кровать.

Интересно, а Ричард по ночам развлекается? Если да, то встает у него исключительно на Жосе Кансэко. Я представил, как мы с ним обсуждаем наши забавы.

«Поговори со своим сыном», — попросит Марджори после очередной стирки.

Раньше я злился на папу, а тем утром чувствовал лишь грусть, когда мок под дождем и смотрел, как на окно ложится его тень, слушал, как хлопает дверь. Это он выпустил кошку гулять. Слушал, как кричит Хлоя (я никогда не зову ее сестрой или сводной сестрой, потому что мама расстраивается), требуя, чтобы ее вытащили из кроватки. Это их дом, а не мой. Никто тут не виноват, просто так вышло.

Я опустил конверт в почтовый ящик. Почту папа заберет, только когда вернется с работы, а прочтет к ужину: он так привык. Мы к тому времени будем у канадской границы.

Когда брел домой, у обочины остановилась патрульная машина. Было очень рано, дождь полил сильнее, а я промок до нитки. Брюки волочились по лужам, футболка липла к телу. Вода струилась по лицу и заливала глаза.

— Сынок, тебе нужна помощь? — спросил полицейский, приоткрыв окно.

— Со мной все нормально.

— Куда это ты идешь? — не унимался он. — Для мальчишки твоего возраста еще рановато, а ты даже без плаща. Разве учеба не сегодня начинается?

— Я просто гулял и теперь возвращаюсь домой.

— Садись, я тебя подвезу. Родители небось волнуются.

— Я с мамой живу, и она не волнуется.

— Значит, с мамой на всякий случай потолкую. У меня сын, наверное, твой ровесник.

Мы проехали «Прайсмарт», библиотеку, школу, возле которой на стоянке уже мокло несколько машин. Добросовестные учителя наводили блезир в классах, только мне там уже не сидеть.

Проехали банк, поднялись по холму и свернули направо, к нам на улицу. Вот дом Эдвардсов, дом Джервисов и в самом конце наш. На маму я злился, но все равно посылал ей телепатические сигналы, чтобы не стояла у дороги и не складывала вещи в багажник. Фрэнку тем более не следовало высовываться. Точь-в-точь как Серебряный Сёрфер, я посылал сигналы и ему: сиди, мол, дома, не показывайся.

Мама стояла во дворе в клетчатых брюках и непромокаемой накидке, но, к счастью, без коробок. Когда перед домом притормозила патрульная машина, она закрыла глаза рукой, но ведь так она могла защищаться от дождя, который полил еще сильнее.

— Миссис Джонсон, я встретил вашего сына у шоссе и решил привезти домой, — сказал полицейский. — Уроки через сорок пять минут начинаются, а он насквозь промок.

Она застыла как вкопанная. Я знал, что творится с ее руками у кассы супермаркетов, и легко представлял, как они дрожат сейчас. Поэтому мама спрятала их в карманы.

— В каком ты классе? — полюбопытствовал полицейский. — В шестом? Может, ты сына моего знаешь?

— Нет, в седьмом, — ответил я.

— Ясно. В переводе на обычный язык — тебя интересуют девочки, а не салага-шестиклассник.

— Спасибо, что привезли его домой, — поблагодарила мама.

Она смотрела на дом, а о чем думала, я понимал без слов.

— Не за что. Вижу, Генри — хороший парень. Смотрите, чтобы не испортился.

Он протянул маме руку, но я, прекрасно понимая состояние мамы, пожал ее сам. Пусть не удивляется.

Накануне вечером по пути к контейнерам секонд-хенда, точнее, во время третьего рейса мы заглянули к Эвелин и Барри. Мама хотела отдать Барри часть моих старых игрушек. Кубик Рубика и волшебный планшет ему вряд ли пригодятся, так же как и шар судьбы (когда его поднимаешь, в окошке появляются ответы-предсказания). Зачем это все ему? Но по мнению мамы, мои игрушки сделают его комнату более похожей на нормальную детскую. Лавовую лампу я очень жалел, но ее тоже пришлось оставить Барри. Мама сказала, что к лампе могут придраться пограничники, примут еще за наркоманов.

Эвелин встретила нас в спортивном костюме — наверняка занималась под кассету Ричарда Симмонса.[23]Что бы она ни делала, всегда говорила «мы», словно Барри тоже участвовал, хотя он только сидел в кресле, агукал и махал руками под музыку. Больше всего ему нравился Джонни Кэш, но Ричарда Симмонса он тоже уважал.

Тем вечером, едва увидев нас, Барри заагукал еще громче и оживленнее. Он сидел лицом к телеэкрану, где женщины с повязками на голове делали физические упражнения. Вот Барри заметил меня, показал пальцем на экран и закричал. В этот раз я его понял. Остальные, возможно, слышали белиберду, а я знал, что Барри говорит: «Фрэнк». Он спрашивал: «Где сейчас Фрэнк?»

— Дома остался, — ответил я.

Кому от этого хуже? Его мать ничего не поймет. Барри — единственный, кто точно не позвонит в полицию в надежде на вознаграждение.

Мама не рассказала Эвелин про отъезд. Выдумала, что мы устроили ревизию в моей комнате. Учебный год, мол, начинается и так далее.

— Жаль, что не попрощалась с Эвелин, — посетовала мама по дороге домой. — Пусть она не лучшая из подруг, но других у меня нет. Боюсь, мы с ней больше не увидимся.

Еще как увиделись. Только спровадили полицейского, в дверь постучала Эвелин.

На этот раз она застала Фрэнка в гостиной. Он отвернулся и сделал вид, что вкручивает лампочку, только, боюсь, Эвелин почувствовала, что мы уезжаем. И что у нас в доме появился мужчина — наверняка тоже.