В объятиях XX-го века. Воспоминания - Наталия Дмитриевна Ломовская

Ирма Расс и Юра Винецкий поступили на вновь организованную на биофаке кафедру биофизики, и я часто туда к ним приходила. На факультете в то время заработала установка для облучения гамма-лучами, и Юра однажды подшутил над наивной студенткой из их группы, послав ее в деканат за получением свинцовых трусов. Аспирантом на кафедре биофизики в это время был Борис Вепринцев (1928–1990), с которым я вскоре познакомилась. Оказалось, что он был арестован, будучи студентом МГУ, и недавно вернулся из лагерей, где провел несколько лет. Об этом периоде своей жизни упоминал только, что встретил там много интеллигентных, высокообразованных людей, которых трудно было бы встретить за такое время на свободе. В конце 60-х как-то встретились с ним на школе по молекулярной биологии в Дубне. Он пригласил меня послушать песни, исполняемые Юлием Кимом, на квартире у одной из жительниц Дубны. Народу пришло очень много. Песни были сплошь антисоветские, произвели на меня большое впечатление, но я сидела в страхе, что сейчас нас всех заберут. Юлий Ким, помнится, тогда учительствовал и писал песни к кинофильмам под псевдонимом «Михайлов». Борис в это время стал настоящей знаменитостью, кроме всего прочего, записывая голоса птиц, и рассказывал, что встречался с Н. С. Хрущевым. На следующий день поехали с ним кататься на лыжах, и он оставил меня далеко позади, уехал, не оглядываясь. В последние с ним встречи он подарил мне оттиск статьи, в которой проводил идею о сохранении генофонда животного мира. Эта инициатива совершенно не находила поддержки в официальных академических кругах. О. Борисе Николаевиче Вепринцеве можно прочесть прекрасный очерк в книге С. Э. Шноля «Герои, злодеи и конформисты российской науки», 2001, Москва, Крон-Пресс. Автор долгие годы был его близким другом. В последующие годы наши пути с Борисом почти не пересекались. Он прожил яркую и короткую, по теперешним меркам, жизнь. Я была уже только на его гражданской панихиде на биофаке МГУ, стояла там рядом с Борисом Виленкиным, с которым познакомилась очень много лет назад на Беломорской биостанции. Как-то узнали друг друга.

Одним из самых ярких воспоминаний о студенческих годах были две поездки на Беломорскую биологическую станцию (ББС) летом после 1–го курса и зимой после 4–го курса во время зимних каникул. Везли с собой крупы, консервы из Москвы по списку, выданному заранее. Поехала я туда (обычно ездили студенты более старших курсов) по протекции Ф. М. Куперман, работающей на кафедре дарвинизма. Ехал туда и ее сын Игорь Шульгин, который учился уже на последних курсах биофака. У меня было задание от Фаины Михайловны посадить на биостанции семена зерновых и в разное время суток лишать их естественного света, накрывая молодые проростки бумажными пакетиками. Помнится, что я все сделала аккуратно, и она была довольна. Я только запомнила, что особенностью северных широт является более высокое процентное содержание ультрафиолетовых лучей в сумерках. В поезде до Кандалакши вечером я отравилась консервами. Утром мы (человек 6 или 8) пересели на моторную лодку, чтобы добраться до острова, на котором была расположена биостанция. Время пути — около трех часов. Вспомнить страшно время, проведенное на этой лодке.

Жизнь на биостанции била ключом: занятия, большая стройка, в которой все принимали участие, совершенно бессонные ночи (был разгар белых ночей), солнце не заходило, а только склонялось к горизонту и всходило вновь, спать с непривычки при дневном свете ночью было трудно. Незнакомые мне песни пел по вечерам под гитару Николай Андреевич Перцов — директор ББС и главный организатор существования этой структуры на, по существу, необитаемом острове. Эти песни навсегда врезались в память. Совсем близко, но к югу от станции стоял столб, указывающий, что территория к северу от него лежит за полярным кругом.

Природа вокруг станции была как-будто неприметная, с мхами, карликовыми деревьями, но она почему-то завораживала, и я всегда хотела приехать туда еще раз. Практику для студентов кафедры зоологии беспозвоночных, которую я тоже посещала, проводила доцент кафедры Вера Александровна Бродская. Она хорошо знала мою маму, многих генетиков, уволенных с биофака после сессии ВАСХНИЛ. В 1955 году ее подпись стояла под знаменитым «письмом 300», которое послали в ЦК КПСС генетики и ученые других специальностей, ратующие за восстановление генетики в стране и прекращение поддержки лженаучных направлений в науке. Письмо содержалось в секрете многие десятилетия. 50-летие послания письма отмечалось в 2005 году. Его содержание можно сейчас прочесть на интернете. Приводится и полный список людей, которые его подписали. Всем, интересующимся историей биологии, советую его прочесть и снять шапки перед теми, кто его подписал в самые тяжелые времена засилья лысенковщины. Результатом послания этого письма оказалось снятие Т. Д. Лысенко с поста президента ВАСХНИЛ. Насколько мне известно, подписавшие письмо не пострадали, но эпоха лысенкоизма продолжалась.

Вернусь на ББС. На занятиях под лупой и микроскопом смотрели на представителей планктона Белого моря, которым питается большинство животного мира мирового океана. До сих пор перед глазами проплывает представительница планктона — изящная фигурка, подобная маленькой балерине в ярких балетных тапочках. Удивительный и разнообразный мир морских беспозвоночных. Зоологи говорили, что разнообразие и красота планктона в Баренцовом море еще лучше, чем в Белом, а самый интересный планктон живет в морях и океанах Дальнего Востока. Чтобы брать пробы планктона, плавали на пока единственном корабле, по-моему, под названием «Персей».

Прекрасный очерк о ББС и ее бессменном директоре Николае Андреевиче Перцове написал Симон Эльевич Шноль в своей уже упоминаемой мною книге «Гении, злодеи и конформисты российской науки».

Трудно себе представить, но в июне на биостанции стояла сильная жара, хотелось искупаться. Вбежав с разбега в воду, все выскакивали из нее, как ошпаренные. Температура воды не поднималась выше 10 °C. Когда я уезжала, то к своему удивлению и удовольствию, услышала от Николая Андреевича, что теперь могу приезжать на ББС в любое время и без всякого приглашения. После этой поездки я заболела Севером. На 4-ом курсе, сдав досрочно экзамены за 1-ый семестр, решила увидеть ББС зимой. Николай Андреевич сказал, что тоже собирается в это время поехать на ББС, и мама купила мне билет на поезд, который он назвал. Приехав на вокзал и войдя в вагон, мы его не обнаружили. Мама заволновалась и, конечно, не могла отпустить меня одну. Однако оказалось, что моими соседями по купе были отец и сын Шемякины, которые тоже ехали на ББС. Отец Миши был родным братом известного химика, академика М. М. Шемякина, именем которого был назван впоследствии Институт биоорганической химии. Его сын Миша Шемякин