Три церкви - Ованес Азнаурян

Нелли, как ее запросто называли ученики, преподавала язык и литературу. Ей было около семидесяти, но она выглядела намного моложе. Нелли была видной женщиной, все еще красивой и в полном смысле этого слова интеллигентной. Через ее руки прошло не одно поколение выпускников школы, где она работала, и многие из них теперь стояли у руля власти после 1991 года. Все помнили Нелли и продолжали любить. Аристакесу особенно запомнились уроки литературы, когда Нелли переступала границы, предписанные школьной программой тридцатилетней давности, и рассказывала о таких поэтах и писателях, о которых класс, где учились Анна и Аристакес, ни сном ни духом не ведал, хотя и был начитан больше, чем все параллельные классы, вместе взятые. Теперь Аристакес думал о том, как выглядит Нелли, которую он не видел со дня окончания школы.

Анна и Аристакес постучали в дверь – света не было, звонок не работал. Через минуту Нелли открыла и, всплеснув руками, впустила их в квартиру. Аристакес заметил, что она постарела.

– Ох, детки, как хорошо, что вы зашли! Как хорошо! – щебетала Нелли. Анна и Аристакес сели в кресла возле кофейного столика, а Нелли – на диван. – Ну, как вы живете в этом новом мире? – У Нелли был очень приятный голос, тихий и нежный, когда она волновалась, он у нее дрожал.

– Так себе, – ответил Аристакес. – Вот Анна в Англию уезжает.

– Правда? Это прекрасно! Поздравляю, Аннушка, спасешься!

Аристакес заправил сигарету без фильтра в мундштук и закурил.

– А ты все куришь? – Нелли укоризненно посмотрела на него.

– На сигареты пока хватает.

– Я помню, как ты однажды во время урока поднял руку и сказал: «Можно выйти покурить?» – Нелли рассмеялась.

– Это было давно, – улыбнулся Аристакес.

– Не так уж…

Потом говорили об Анне. Нелли сказала, чтоб Анна вела себя хорошо в Англии, и та улыбнулась.

– Я знаю, что ты уже взрослая, – сказала Нелли в ответ на ее улыбку.

– Настолько взрослая, что уже успела развестись, – сообщила почему-то Анна.

В комнате стояли огромные часы, которые били каждые пятнадцать минут, на стенах висели старые фотографии. Нелли угостила их выдержанным коньяком (откуда у нее был коньяк?) и печеньем. Рядом с ней на диванной подушке лежала книга с закладкой. Аристакес не мог со своего места прочесть название.

– Хочу перечитать классиков, – сказала Нелли, словно читая его мысли, – но не очень-то получается. Не могу сосредоточиться. Иногда одну страницу приходится читать по два раза.

– А я читаю детективы, – сказала Анна.

– Вот-вот. Ничего другого читать невозможно.

Аристакес заметил, что на Нелли два свитера и еще жакет; ноги были в валенках (господи, откуда она достала валенки?!), а на голове – вязаная шапка, и Нелли то и дело поправляла ее, хотя в этом, казалось, не было необходимости. Аристакес вздохнул, и изо рта повалил пар. «Холодно у Нелли, – подумал он. – Так ей нечем платить за свет, чтоб включить обогреватель!» – догадался он.

Прошло еще пятнадцать минут, потому что часы опять пробили. Анна сидела в кресле, подняв очки на лоб, на ней была очень короткая юбка. У Анны были красивые ноги, и, когда часы стали бить опять, она положила одну ногу на другую. Аристакес смотрел на Анины ноги.

– Аннушка, ты не боишься ходить в такой короткой юбке? – спросила Нелли, и Анна ответила, что у нее длинная шуба. Аристакес же подумал, что Анне, наверное, бывает холодно, ноги мерзнут.

– Скоро Новый год, – вздохнула Нелли. – Не знаю, что мы будем делать и что вообще будет…

– Ничего не будет, – сказал Аристакес.

– Какой ты мрачный! – фыркнула Анна.

– Тебе-то что? Ты вон в Англию едешь. Там, небось, свет выключали только во время Второй мировой войны.

– А ты бы не уехал, если бы была возможность? – обиделась Анна.

– Обязательно бы уехал. Как ты говоришь, я устал!

– Вот видишь…

– Не ссорьтесь, детки, – сказала добрая Нелли. – Почему вы не едите печенье? Правда, у меня ничего другого нет… – Она подвинула бывшим ученикам вазочку с печеньем. Аристакес и Анна взяли по одному. – Можем зато выпить коньяку! – Нелли подняла свой бокал. – Твое здоровье, Аннушка. Счастливого пути и не забывай нас.

– Спасибо. Не забуду. – Глаза Анны счастливо блестели.

Потом Нелли сказала:

– Все уезжают. Никого уже не осталось.

– А по-моему, это их счастье, что они могут уехать. Здесь оставаться не имеет смысла, – сказал Аристакес.

– Не знаю, – вздохнула Нелли.

Потом молодые люди стали одеваться. В прихожей было темно, и Нелли посветила им свечкой. Они уже выходили, когда до них донесся бой старых часов.

– Детки, а все-таки лучше читать классиков… – сказала им на прощание Нелли.

На улице стоял густой туман (прямо лондонский, подумал Аристакес), и было холодно. Анна поежилась.

– Ты должна еще к кому-нибудь зайти? – спросил ее он.

– А ты бы пошел со мной?

– Да. Может, опять угостят коньяком.

– Нет. Не должна… На сегодня хватит. Проводи меня до метро.

– Ладно.

Они пошли через площадь мимо Оперы. Там строили к новогоднему празднику сцену и уже торчал остов елки.

– Скоро здесь будут веселиться и танцевать, – сказала Анна. – Пир во время чумы. Как хорошо, что я уезжаю! А ты еще спрашиваешь, вернусь ли я. Боже упаси!

Они дошли до метро. Как всегда, там было много народу.

– Знаешь, Эрик обещал позвонить мне из Америки. Я дала номер телефона тети, у которой буду жить в Англии, – сказала Анна.

– Поздравляю… – Аристакес опешил.

– Смешно, правда?

– Очень.

Они поцеловались, и Анна ушла. Аристакес домой не пошел, хоть и стало холоднее, потому что туман рассеялся. Анна же, сидя в вагоне метро между какой-то старушкой и мужчиной в грязных стоптанных сапогах, подумала, что Аристакес был единственным по большому счету, кому она не говорила свое ласковое «нет». И еще она подумала о том, что это ее последняя встреча с Аристакесом, больше она его никогда не увидит, и немного пожалела об этом… Аристакес в отличие от многих других никогда никуда не уедет. Даже когда жизнь остановится.

Жизнь остановилась! Иногда так бывает: жизнь останавливается! Иногда ты чувствуешь, как жизнь останавливается!

Семилетняя Сирушик уже спала, тепло укрытая двумя одеялами, а Луиза Оганнисян сидела в кресле, поджав под себя ноги, и смотрела на мужа, Аво Оганнисяна, который ходил из угла в угол небольшой комнаты, курил сигарету за сигаретой и что-то бормотал. Часто он улыбался чему-то, иногда тихо посмеивался, приговаривая: «Отлично, отлично, так и сделаем…» А иногда Аво Оганнисян сердито хмурил брови. Луиза чувствовала себя почти больной от усталости – было далеко за полночь, – но не могла заснуть, ибо шаги мужа не давали покоя. Наконец, не выдержав, она сказала: