Охотники за пламенем - Хафса Файзал

Тогда же Гамек узнал о сострадании, от которого Насир, вопреки всем стараниям и уговорам, никак не мог избавиться. Пусть хашашин и убеждал себя в обратном, но, просыпаясь в поту, с бурлящей в жилах кровью, он понимал, что от чувств не сбежать.

Сострадание убивало.

Однако в Крепости Султана ничто не было лёгким, особенно смерть.

В ночь после похорон матери Насир страдал в одиночестве, стараясь поверить, что душераздирающая невидимая боль не останется с ним навечно.

На вторую ночь, ощутив в темноте чьё-то присутствие, Насир проклял себя за все тренировки и обострённые чувства, которые стали их результатом.

На третью ночь она подкралась ближе. Тени сливались с её кожей; глаза светились под тусклой луной.

На четвертую ночь, собрав расшитые бисером юбки, она села рядом с Насиром на стену, откуда открывался вид на распростёртые за дворцом дюны. Она, его служанка, сидела рядом как равная. Принц был слишком потрясён, чтобы промолвить хоть слово, иначе сказал бы то, о чём сожалел бы по сей день.

На пятую ночь с губ хашашина слетело имя. Кульсум. И тогда, приоткрыв рот, девушка подарила ему такой сладкий голос, какого его почерневшее сердце не имело права слышать. Вскоре её губы открылись не только для пения.

Их встречи продолжались до тех пор, пока Гамек не застал их вместе. В тот момент, когда пальцы Кульсум глубоко затерялись в волосах принца, губы разомкнулись, а голос был хрипл от мрачной мелодии, которой она научилась у своей матери.

Всё, что было после, Насир вспоминал лишь вспышками.

Они двое спотыкаются на стене. Они двое сначала стоят бок о бок, как ровня, а после – один позади другого, хозяин и служанка. Факелы горят тускло, ибо Гамек ненавидит свет. Клинок, золотой в свете огня, готовый к удару.

Приоткрытый рот Кульсум. Испуганные глаза. Обмякшее тело. Слёзы на щеках.

Её язык в серебряной шкатулке, подаренной ему в конце.

* * *

Корабль покачивался, когда Насир поднимался по деревянным ступеням. Ночью принц почти не спал. Образ сверкающей, богато украшенной серебряной шкатулки горел под его веками.

Любовь – это слабость, сострадание – бремя. Если бы он только мог избавиться от сердца и уничтожить тем самым адское проклятие, это осчастливило бы его отца.

Отец непременно полюбил бы его.

Насир склонился над поручнем, настолько погружённый в свой гнев, что перед глазами пульсировала чернота. Если его отец хочет заморить сына Хайтама голодом, пусть будет так. Если его отец хочет смерти Альтаира, Насир собственноручно отрубит тому голову. Если его отец хочет Джаварат, скоро он получит его вместе с трупом Охотника.

Желудок Насира колебался вместе с морем, но сам он чувствовал себя спокойнее.

Мир вокруг потемнел, невзирая на утреннее солнце. Корабль, море, сам воздух, которым они дышали, закружились в сумрачном танце.

Насир попытался отогнать зловещую тьму, но судно вдруг накренилось.

Над шумом волн раздался крик Альтаира. Мир снова выровнялся, развеяв наваждение принца. Нечасто генерал поднимался раньше Насира.

– Эй! Насир! – Стоя на другой стороне корабля, Альтаир приготовил стрелу.

Принц обогнул палубу. Пока море вздымало сердитые волны, в сердце зародилось знакомое чувство. Нет, то был не унизительный страх, а возбуждение.

Жажда крови.

Генерал этого не знал, но недавний разговор о Кульсум напомнил Насиру как о его сущности, так и о навыках, которым его обучили. Он вспомнил, что засевшее в недрах души сострадание ни к чему хорошему не приводит.

Альтаир, внимательно изучив Насира, заговорил уверенным тоном, как будто всё понял по одним лишь глазам.

– Похоже, нас ждёт встреча с твоим данданом.

В тот же миг из воды поднялся зверь вдвое выше их корабля. И грозно покачнулся, оскалив зубы в ужасной гримасе.

Насир улыбнулся в ответ.

Во времена, когда Зафира была совсем юной, небо над головой было ясным, а снег под ногами – волшебным. Когда-то рассказы Бабы окутывали её теплом и чудесами. А что теперь? Теперь снег превратился в помеху, а небо – в запертую клетку.

Но и прежде сказки отца полнились кровью и мраком, ужасами и тьмой. Всякий раз, когда Умм ругала его с дразнящей улыбкой, Баба возражал ей, утверждая, что ложь не доведёт до добра его маленькую девочку. То же самое он повторял, когда вложил в нежные, всё ещё детские руки Зафиры лук и научил выпускать стрелы. А потому Зафира всегда знала правду, пусть и смотрела на мир сквозь призму невинности.

Баба рассказывал о зарамцах, которые поклонялись Баранси. Их кормило море и, будучи дикарями, они верили, что ничто не может встать у них на пути. Поэтому, когда Арз украл у них Баранси, их лучшие мужчины и женщины сжали табары в могучих кулаках и пошли штурмом на проклятый лес. Хотя Аравия лишь посмеялась над их глупостью, зарамцы были преисполнены решимости.

Они рубили древо за древом, а вокруг стояла тьма более густая, чем любой шторм, какой они могли видеть на море. Говорят, деревья Арза поднимались вновь, даже упав под табарами. Но воля зарамцев была крепка. Они рубили, и рубили, и рубили. Валили ствол за стволом. Пока сами не рухнули наземь, торжествуя при виде лазурных вод, омывавших почерневшие берега Зарама.

Ни один из них так и не вернулся. Никто не ведал, довела ли их тьма до отчаяния, или же от облегчения они сами нырнули в море. Поговаривали, что каждый, кто, намереваясь добраться до Баранси, рискнул пройти по тёмной тропе, разделившей Арз надвое, слышал перекличку павших зарамцев, сохранявших мужество до самого конца.

Теперь Зафира поняла, откуда возникла их храбрость. Если бы она прежде знала вкус этой свободы, этой силы, она тоже пробивалась бы через Арз. Морские брызги дарили солёное послевкусие. Ветер играл в волосах, а солнце ласкало кожу.

Однако чем дольше она смотрела на набухающие волны, тем больше вспоминала о Лане и Ясмин и тем тяжелее становилось дышать. Живот скручивало точно так же, как раньше происходило во время охоты в Арзе, когда пройденное расстояние вызывало больше страхов за семью, чем за себя. Потому что, останься она рядом, они были бы в безопасности. Останься она рядом, она бы знала, что с ними происходит.

Теперь, когда целый Арз встал между ними, чувство страха усилилось в разы.

Всё только ухудшилось, когда на небо закралась ночь – первая ночь вдали от дома. Зафира спустилась в трюм, привыкая к вызванным волнами покачиваниям и внезапным кренам. Она знала, что Серебряная Ведьма о ней позаботится. Знала наверняка, потому что женщине было от неё что-то нужно.

Вот только мысли всё равно не внушали храбрости.

Что-то подсказывало, что ведьма слишком старается угодить. Её манеры излучали недоброжелательность, слишком ярую для простого искупления. Возможно, утраченный Джаварат и был ключом к возвращению волшебства, но, очевидно, дело было не только в книге.