Поцелуй обмана - Мэри Пирсон

Она вздохнула, и грустная улыбка осветила ее глаза.

– В этом весь Микаэль. Мне это поможет.

Я схватила ее за руку.

– Мы все тебе поможем, Паулина. Берди, Гвинет, я – мы все…

– Они знают? – перебила Паулина.

Я покачала головой.

– Нет еще.

Но мы обе понимали, что рано или поздно Паулине придется сказать. Иная правда не хочет оставаться тайной.

Заря украсила небо розовой сахарной глазурью, и солнце начало свое восхождение на гору. По обе стороны дороги толпились люди – весь Терравин высыпал, чтобы посмотреть процессию, открывавшую святые дни. Над толпой висела тишина, исполненная благоговения, как если бы сами боги стояли среди нас. Как знать, может быть, они и стояли.

Праздник Избавления начался. На дороге стояли десятки женщин, девушек, девочек, старых и юных, одетых в лохмотья. Они держались за руки, готовые возглавить шествие.

Все Первые дочери Терравина.

Берди и Паулина были среди них.

В Сивике такую же процессию из года в год возглавляла моя мать – наверное, возглавляет и сегодня. В такой же процессии из года в год шла и я, в нескольких шагах от мамы, потому что мы с ней были Первыми дочерьми королевства, благословенные более прочих, наделенные самым могущественным даром.

Такие процессии, где-то многолюдные, где-то состоящие из горстки верующих, проходили в городах, деревнях и селах по всему королевству Морриган. Я всматривалась в лица Первых дочерей – полных ожидания, надежды, уверенности, любопытства. Одни предполагали, что обладают даром, другие знали, что у них дара нет, хотя и надеялись, что он может прийти, – такие занимали свои места в процессии просто потому, что иначе и быть не могло. Такова традиция.

Жрецы прокричали последний раз, призывая всех Первых дочерей, которые еще не вышли на дорогу, выйти и присоединиться ко всем. Рядом со мной в толпе стояла Гвинет. До меня донесся ее вздох. Я опустила голову.

А потом началось пение.

Песня Морриган то звучала громче, то затихала на нежных тихих нотах, мольба к богам направить, указать путь, хор благодарности за их милосердие.

Все мы – тоже в лохмотьях, с урчащими после дня строгого поста желудками – пристраивались к процессии и, следом за Первыми дочерьми, двигались к Сакристе для совершения священных таинств, благодарения и молитвы.

Я думала, что Рейф и Каден не придут. Берди сегодня не готовила завтрак из-за поста, а на чердаке над хлевом было тихо. Но перед самой Сакристой я заметила обоих в толпе. Гвинет тоже их рассмотрела. Все шли, опустив головы, слышались только голоса поющих, но она пробралась ближе ко мне и шепнула «Они здесь», как будто бы их присутствие было не меньшим чудом, чем явление богов, избавивших от гибели священный остаток, Выживших. Возможно, так оно и было.

Вдруг Гвинет ускорила шаг и догнала малышку Симону и ее родителей. У матери Симоны волосы были щедро сдобрены сединой – соль с перцем, а голова отца и вовсе была белой, как снег. Мне показалось необычным, что эти пожилые люди – родители такой маленькой девочки, но иногда небеса посылают нам дары, каких не ждем. Держа Симону за ручку и кланяясь у нее над головой, женщина за что-то горячо благодарила Гвинет. Дальше они пошли вместе. Я обратила внимание на то, что даже малышке Симоне, всегда так нарядно одетой, что я невольно обращала на это внимание, встречая ее в городе, родители умудрились найти какие-то обноски и лохмотья. А потом, шагая в нескольких шагах позади, я впервые заметила, что красноватые завитки на головке девочки только чуть светлее, чем рыжие локоны Гвинет.

Мы подошли к Сакристе, и толпа разделилась. Святилище было просторным, но не настолько, чтобы вместить весь Терравин вкупе с многочисленными гостями, приехавшими в город на праздник. Люди старшего поколения и Первые дочери были приглашены внутрь, остальным было предложено занять места снаружи, на лестнице, на площади перед входом, во дворике с гротом или на кладбище – жрецы читали обряды всюду – так, чтобы было слышно каждому. Толпа поредела, люди подбирали места, где им предстояло провести в молитвах большую часть дня. Я держалась поодаль, надеясь, но Рейф и Каден скрылись из виду. В конце концов, я побрела к кладбищу – единственному месту, где еще можно было преклонить колени.

Расстелив свой коврик, я поймала на себе взгляд жреца, стоявшего на верхних ступенях входа в Сакристу. Не сводя с меня глаз, он ждал. Я не знала его. Мы никогда не встречались, но Паулина провела так много времени в Сакристе – как знать, может, она что-то ему сказала. Но, даже если она и разгласила на исповеди нашу тайну, я знала, что жрецы связаны клятвой хранить молчание. Жрец продолжал сверлить меня взглядом и, когда я опустилась на колени, начал чтение священного текста, повествующего вначале об истории уничтожения.

Мне была известна эта история. Я знала ее наизусть. Как знали все в королевстве. Чтобы не повторять ошибок прошлого, мы должны помнить свою историю, передавая от отца к сыну, от матери к дочери, ибо хватит и одного поколения, чтобы навек утратить историю и истину. Историю рассказывали в каждой нищей лачуге, в каждом скромном домике, в каждом богатом дворце, старшие передавали ее младшим. Реган любил рассказывать ее мне и часто делал это, причем у него версия была куда более пикантной, чем мамина, в его рассказе реками лилась кровь, кипели сражения, рыскали хищные звери. Тетушка Клорис обильно приправляла свою версию темой смирения, а тетушка Бернетта всегда делала акцент на приключениях во время избавления – но в общем и целом это была одна и та же история, и она не отличалась от той, которую рассказывал нам сейчас жрец.

Древние возомнили, что не уступают богам, они гордились властью над небом и землей. Их приказам повиновались ночь и день; они летали под небесами; они шептали, и эхо разносило их голоса над вершинами гор; они гневались, и земля сотрясалась от страха…

Я пыталась сосредоточиться на сюжете, но стоило жрецу произнести слово страх, мысли перескочили на мои собственные страхи. Я снова видела остановившийся взгляд окровавленной марионетки, который преследовал меня во сне всю прошедшую ночь. Он шипел мне: Ни слова, молчи. Даже во сне я отказывалась повиноваться и звала на помощь. Послушанием я не отличалась.