Есть, молиться, любить - Элизабет Гилберт

По существу, того Бога, к которому я пришла, очень легкоописать. Был у меня когда-то песик. Бездомный, из приюта. Он был помесьюпримерно десяти разных пород, и от каждой из них взял самое лучшее. Пес былкоричневого цвета. И когда люди спрашивали, что это за собака, я всегдаотвечала одинаково: «Это коричневый пес». Так и на вопрос, в какого Бога яверю, отвечаю просто: «В хорошего Бога».

Конечно, с той ночи, когда я заговорила с Богом впервые вванной на полу, у меня было немало времени, чтобы сформулировать мнение оВсевышнем. Но тогда, в самом эпицентре мрачного ноябрьского кризиса, мне былоне до теологических рассуждений. Меня интересовало только одно: как спасти своюжизнь. Наконец я поняла, что достигла того состояния безнадежного,самоубийственного отчаяния, когда некоторые как раз и просят о помощи Бога.Кажется, я читала об этом в книжке.

И вот сквозь рыдания я обратилась к Богу и сказала что-товроде: «Привет, Бог. Как дела? Меня зовут Лиз. Будем знакомы».

Да-да, я обращалась к Богу так, будто нас только чтопредставили друг другу на вечеринке. Но каждый говорит, как может, а япривыкла, что знакомство начинается именно с этих слов. Мне даже пришлосьодернуть себя, чтобы не добавить: «Я ваша большая поклонница…»

— Извини, что так поздно, — добавила я. — Ноу меня серьезные проблемы. И прости, что раньше не обращалась к Тебе напрямую,хотя всегда была безмерно благодарна за все то хорошее, чем Ты наградил меня вжизни.

При этой мысли меня накрыла новая волна рыданий. Бог ждал. Явзяла себя в руки и продолжила:

— Молиться я не умею, да Ты и сам видишь. Но не мог быТы мне помочь? Мне очень нужна помощь. Я не знаю, что делать. Мне нужен совет.Пожалуйста, подскажи, как поступить. Скажи, что мне делать. Скажи, что мнеделать…

Так вся моя молитва свелась к одной простой просьбе —«скажи, что мне делать». Я повторяла эти слова снова и снова. Уж не знаю,сколько раз. Но молилась я искренне, как человек, чья жизнь зависит от ответа.И плакала.

А потом все резко прекратилось.

Я вдруг поняла, что больше не плачу. Не успела ядовсхлипывать, как слезы исчезли. Печаль улетучилась, как в вакуумную дыру. Яотняла лоб от пола и удивленно села, отчасти ожидая увидеть некое великоебожество, которое осушило мои слезы. Однако в ванной я была одна. Но при этомрядом со мной ощущалось что-то еще. Меня окружало нечто, что можно описать какмаленький кокон тишины — тишины столь разреженной, что боязно дышать, чтобы неразрушить ее. Меня окутал полный покой. Не помню, когда в последний раз мнебыло так спокойно.

А потом я услышала голос. Не паникуйте — то не был зычныйБожий глас, как в голливудских фильмах в озвучке Чарлтона Хестона. И он неприказывал мне построить бейсбольное поле на заднем дворе.[2]Это был мой голос, и доносился он изнутри. Но я никогда не слышала, чтобы мойвнутренний голос был таким мудрым, спокойным и понимающим. Мой собственныйголос мог бы звучать именно так — будь моя жизнь наполнена любовью иопределенностью. Невозможно описать, какой заботой и теплом был проникнут этотголос, который дал мне ответ и навсегда избавил от сомнений в существованиибожественного.

Он сказал: «Иди спать, Лиз».

И я вздохнула с облегчением.

Сразу стало ясно, что это и есть единственный выход. Ведьлюбой другой ответ показался бы мне подозрительным. Вряд ли я поверила бы хотьодному слову, если бы раскатистый бас вдруг произнес: «Ты должна развестись смужем!» или «Ты не должна разводиться с мужем!» В этих словах нет истинноймудрости. Истинно мудрый ответ — единственно возможный в данный момент, а в туночь единственно возможным выходом было пойти спать. Иди спать, сказалвсеведущий внутренний голос, потому что тебе необязательно знать главный ответпрямо сейчас, в три часа ночи, в четверг, в ноябре. Иди спать, потому что ялюблю тебя. Или спать, потому что единственное, что тебе сейчас нужно, —хорошо отдохнуть и позаботиться о себе до тех пор, пока не узнаешь ответ. Идиспать, и, когда разразится буря, у тебя хватит сил ей противостоять. А бури неизбежать, моя милая. Она придет очень скоро. Но не сегодня. Поэтому… Иди спать,Лиз.

Между прочим, этому эпизоду свойственны все типичныепризнаки опыта обращения в христианство: душа, погруженная в глубокие сумерки,мольба о помощи, голос свыше, чувство перерождения. Но для меня это не былообращением в традиционном смысле слова — то есть перерождением, или спасением.Я бы скорее назвала случившееся в ту ночь началом религиозного общения. То былипервые слова открытого и сулящего открытия диалога, который в конечном счетеприблизил меня к Богу.

Если бы я знала, что мое и без того плачевное положениеобернется еще более плачевным (как сказала однажды Лили Томлин), вряд ли бы яспала так крепко той ночью. Но спустя семь месяцев, которые дались мне оченьтяжело, я все-таки ушла от мужа. Приняв решение, я думала, что худшее позади.Как оказалось, мало я знала о разводах.

Помню один комикс в «Нью-Йоркере»: женщина говорит подруге,мол, хочешь узнать мужчину получше, разведись с ним. У меня, конечно, все вышлонаоборот. Я теперь могу давать такой совет: хочешь, чтобы кто-то стал тебесовсем незнакомым человеком — разведись с ним. Или с ней. Потому что именно этопроизошло у нас с мужем. Кажется, мы оба были ошарашены тем, как быстро двасамых близких в мире человека могут превратиться в незнакомцев, совершеннонеспособных найти общий язык. Причиной отчуждения стало наше поведение: мы обаделали то, чего другой никак не мог ожидать. Муж ни на секунду не мог представить,что я действительно от него уйду, а я, даже в страшных снах, не моглавообразить, что он приложит все усилия, чтобы затруднить этот процесс.

Я искренне верила, что, когда объявлю мужу о своем решении,мы в момент, буквально за пару часов, решим все финансовые вопросы. Ипонадобится нам для этого всего лишь калькулятор, немного здравого смысла иискреннее пожелание счастья тому человеку, который еще недавно был любимым. Ядумала, мы продадим дом и разделим доход пятьдесят на пятьдесят; мне и в головуне приходило, что все может сложиться иначе. Но мужу мое предложение показалосьнесправедливым. Тогда я повысила ставки и предложила другой расклад: пустьзабирает все, а мне останутся лишь угрызения совести. Но даже это его неустраивало. Тут я растерялась. О чем еще договариваться, когда я и такпредложила отдать все? Мне ничего не оставалось, как ждать встречногопредложения. Я не смела думать, что имею право хоть на цент из заработанногомною за последние десять лет, — так мне было стыдно, что я бросила семью.Мало того, недавно приобретенные духовные знания не позволяли мне вступать встычки. Моя позиция была такой: я не стану ни защищаться, ни враждовать с ним.Очень долго, несмотря на советы всех, кому была небезразлична моя судьба, ядаже не хотела обращаться к адвокату, потому что считала это проявлениемвраждебности. Я хотела быть как Ганди. Как Нельсон Мандела. Не зная тогда, чтои Ганди, и Мандела сами были адвокатами.