Есть, молиться, любить - Элизабет Гилберт

Положившись на интуицию, я отправила письма обоимодновременно и спросила по-итальянски: «Вы, случаем, не братья?»

Джованни ответил первым, прислав весьма провокационноесообщение. «Лучше. Мы — близнецы».

Ну как тут не согласиться — двое лучше, чем один. Высокие,смуглолицые, видные и неотличимые друг от друга, обоим по двадцать пять, и уобоих огромные карие глаза с влажным блеском — типичные итальянские глаза, откоторых у меня мурашки бегут по коже. Познакомившись с близнецами лично, яневольно засомневалась, не стоит ли мне внести кое-какие поправки в свой обетцеломудрия. Например, хранить целомудрие, но сделать исключение для двоихсимпатичных двадцатипятилетних близнецов из Италии? Тут я вспомнила одну своюзнакомую, которая, будучи вегетарианкой, все же никогда не может отказаться отбекончика… В мыслях уже складывался текст письма для «Пентхауса»:

…Стены римского кафе освещали лишь дрожащие свечи, и былоневозможно понять, чьи руки ласкают…

Ну уж нет.

Нет, нет и еще раз нет.

Я оборвала фантазию. Не время сейчас искать приключений насвою голову и (что неизбежно) усложнять и без того запутанную жизнь. Мне нужноисцеление и покой, а их способно подарить лишь одиночество.

Как бы то ни было, к середине ноября (то есть к сегодняшнемудню) мы с Джованни, который оказался скромным и прилежным парнем, сталихорошими друзьями. Что касается Дарио, более взбалмошного из двоих, то его япознакомила со своей очаровательной подружкой Софи из Швеции, и они проводиливремя вместе, практикуя совсем другое. Мы же с Джованни только говорили. Мыужинали вместе и общались вот уже несколько чудесных недель, исправляяграмматические ошибки за пиццей, и сегодняшний вечер был не исключением. Новыеидиомы, свежая моцарелла — словом, приятное вечернее времяпрепровождение.

Сейчас полночь, стоит туман, и Джованни провожает меня домойпо римским закоулочкам, петляющим вокруг старинных зданий, подобнозмейкам-ручейкам в тенистых зарослях кипарисовых рощ. Вот мы и у двери моегодома, стоим лицом к лицу. Джованни обнимает меня по-дружески. Уже прогресс,первые несколько недель он отваживался лишь пожать мне руку. Останься я вИталии еще годика на три, глядишь — набрался бы храбрости для поцелуя. А вдругон прямо сейчас меня поцелует? Здесь, на пороге… ведь есть еще шанс… и мы стоим,прижавшись друг к другу в лунном свете… это, конечно, будет ужасной ошибкой, нонельзя же упускать возможность, что он сделает это прямо сейчас… ведь всего-тои нужно наклониться и… и…

И ничего.

Джованни отступает.

— Спокойной ночи, дорогая Лиз, — говорит он.

— Виопа notte, caro mio, — отвечаю я.

Я в одиночестве поднимаюсь на четвертый этаж. Одна вхожу всвою маленькую студию. Закрываю дверь. Меня ждет очередная одинокая ночь вРиме. Долгий сон в пустой кровати в компании итальянских разговорников исловарей.

Я одна, совсем одна, одна-одинешенька.

Мысль об этом заставляет меня выронить сумку, опуститься наколени и прикоснуться к полу лбом. И там, на полу, я обращаюсь ко Вселенной сискренней молитвой благодарности.

Сначала по-английски.

Потом по-итальянски.

И в довершение, чтобы уж наверняка, — на санскрите.

Раз уж я стою на коленях, позвольте перенести вас на тригода в прошлое — в то самое время, когда началась эта история. Оказавшись там,вы обнаружили бы меня в той же позе: на коленях, на полу, бормочущей молитву.

Но, не считая позы, все остальное три года назад было совсемне похоже на день сегодняшний. Тогда я была не в Риме, а в ванной на второмэтаже большого дома в пригороде Нью-Йорка. Этот дом мы с мужем купили совсемнедавно. Холодный ноябрь, три часа ночи. Муж спит в нашей кровати. А я прячусьв ванной, пожалуй, уже сорок седьмую ночь подряд и, как и все предыдущие ночи,плачу. Плачу так горько, что наплакала уже лужу слез, которая разлилась передомной на кафельной плитке резервуаром душевных радиоактивных отходов, — тути стыд, и страх, и растерянность, и печаль.

Не хочу больше быть замужем.

Мне очень не хотелось верить в это, но правда засела глубоковнутри и не давала мне покоя.

Не хочу больше быть замужем. Не хочу жить в этом доме. Нехочу иметь детей.

Но как это — не хочу детей?! Я же должна их хотеть! Мнетридцать один год. Мы с мужем вместе восемь лет, женаты шесть, и вся наша жизньпостроена на уверенности, что после тридцати — самое время остепениться — янаконец успокоюсь и рожу ребеночка. Нам обоим казалось, что к тому времени яустану от постоянных разъездов и с радостью поселюсь в большом доме, полномхлопот, детишек и сшитых собственноручно лоскутных одеял. На заднем дворе будетсад, а на плите — уютно побулькивающая кастрюлька с домашним рагу. (Кстати, этовесьма точное описание моей матери, что еще раз доказывает, как трудно было мнеотделить себя от этой властной женщины, в чьем доме я выросла.) Но мне все этобыло не нужно. Я осознала это с ужасом. Мне исполнилось двадцать восемь,двадцать девять, и вот уже неизбежная цифра тридцать замаячила на горизонте,как смертный приговор. Тогда я и поняла, что не хочу заводить ребенка. Я всеждала, когда это желание появится, а оно все не приходило и не приходило. Аведь мне прекрасно известно, что значит желать чего-то. И ничего подобного я нечувствовала. Мало того, мне все время вспоминалось, что сказала сестра, когдакормила грудью своего первенца: «Родить ребенка — это как сделать наколку налбу. Чтобы решиться на такое, надо точно знать, что тебе этого хочется».

Но разве можно теперь дать задний ход? Ведь у нас все идетпо плану. Ребенок запланирован на этот год. По правде говоря, мы уже несколькомесяцев упорно пытаемся зачать. Но ничего не происходит (разве что — в порядкеиздевательской насмешки над беременными? — у меня началасьпсихосоматическая утренняя тошнота: каждое утро дарю туалету свой завтрак). Акаждый месяц, когда приходят месячные, я украдкой шепчу в ванной: «Спасибо,Господи, спасибо, спасибо за то, что еще хотя бы месяц у меня будет моя жизнь…»

Я пыталась убедить себя в том, что со мной все в порядке.Все женщины наверняка чувствуют то же самое, когда пытаются забеременеть. (Эточувство я характеризовала как «противоречивое», хотя вернее было бы сказать«чувство всепоглощающего ужаса и паники».) Так я и уговаривала себя, что сомной все нормально, хотя все свидетельствовало об обратном. Взять хотя бы однузнакомую, которую я встретила на прошлой неделе. Она только что узнала, что беременна, —после двух лет лечения от бесплодия, которое обошлось ей в кругленькую сумму.Она была в экстазе. По ее словам, она всегда мечтала стать матерью. Годамитайком покупала одежду для новорожденных и прятала ее под кроватью, чтобы мужне нашел. Ее лицо так и лучилось от счастья, и я вдруг поняла, что это чувствомне знакомо. Именно так я чувствовала себя прошлой весной, в тот день, когдаузнала, что журнал, где я работаю, посылает меня в Новую Зеландию с заданиемнаписать статью о поисках гигантского кальмара. И я решила: «Когда мысль оребенке вызовет у меня такой же восторг, как предвкушение встречи с гигантскимкальмаром, тогда и заведу детей».