Есть, молиться, любить - Элизабет Гилберт

И я стала перечислять имена тех, кто, по моему мнению, могбы подписать петицию. Это были все мои близкие друзья, кое-кто из родственникови коллег. Когда я называла очередное имя, Айва убежденно произносила «Да, онтолько что подписал» или «Она только что подписала». Иногда добавляла и кого-тосо своей стороны: «Мои родители подписали бы твою петицию. Их дети росли вовремя войны. Они ненавидят бесплодные конфликты. И были бы рады, если бы твойразвод наконец кончился». Я закрыла глаза и стала думать дальше.

— Билл и Хилари Клинтон подписали, — выпалила я.

— Не сомневаюсь, — сказала Айва. — Знаешь,Лиз, да кто угодно подписал бы твою петицию. Неужели не понимаешь? Назовилюбого человека — живого и мертвого — и все подписи будут твои.

— Святой Франциск Ассизский только что подписал!

— Точно! — Айва решительно хлопнула по рулю. Тутменя было уже не остановить:

— Авраам Линкольн подписал! Ганди, Мандела и всеостальные борцы за мир. Элеанор Рузвельт, мать Тереза, Боно, Джимми Картер,Мохаммед Али, Джеки Робинсон и далай-лама. Моя бабушка — она умерла в 1984 году— и другая бабушка, она еще жива. Мой препод по итальянскому, психоаналитик,литературный агент. Мартин Лютер Кинг-младший, Кэтрин Хэпберн… и МартинСкорсезе (он совсем неожиданно всплыл, но и ему спасибо). И моя гуру, конечно…и Джоан Вудвард, и Жанна д'Арк, и миссис Карпентер, моя учительница в четвертомклассе, и Джим Хэнсон…

Я сыпала именами. Это продолжалось почти час, пока мы ехалипо Канзасу, и благодаря всем этим людям моя петиция за мир в душе растянуласьна многие страницы. Айва все время поддакивала — тот подписал, таподписала, — а меня вдруг охватило приятное чувство защищенности, словновсе эти добрые души окружили меня своей благосклонностью.

Наконец мой список подошел к концу, и вместе с ним ушлавзбудораженность. Захотелось спать. Айва сказала:

— Поспи. Я еще поведу.

Я закрыла глаза. И тут мне в голову пришло последнее имя:

— Майкл Джей Фокс подписал, — пробормотала я иуснула. Не знаю, как долго я спала, может, всего минут десять, но очень крепко.Когда очнулась, Айва по-прежнему вела машину и тихонько напевала себе под нос.Я зевнула…

И тут зазвонил телефон.

Я посмотрела на иль мио телефониньо, который исступленновибрировал в пепельнице арендованной машины, словно не в силах сдержатьволнения. После сна я еще плохо ориентировалась в пространстве, была как подкайфом и не сразу сообразила, что нужно делать с телефоном.

— Ты что? — спросила Айва (она раньше меня всепоняла). — Возьми трубку.

Я взяла телефон и прошептала:

— Да…

— Хорошие новости! — раздался голос моейадвокатессы из далекого Нью-Йорка. — Он только что подписал бумаги!

Несколько недель спустя я уже жила в Италии.

Я ушла с работы, выплатила бракоразводную компенсацию мужу игонорар адвокату, покинула дом и квартиру, а все, что у меня осталось, отдалана хранение сестре и собрала два чемодана. Так началось мое путешествие длиноюв год. И самое главное — оно было мне по карману, ведь произошло настоящеечудо: издательство заранее купило еще не написанную книгу о моих приключениях.Короче, все вышло именно так, как предсказывал старик-индонезиец. Я потеряладеньги, но они тут же вернулись ко мне — если не все, то достаточно, чтобыобеспечить год безбедной жизни.

И вот теперь я живу в Риме. Нашла тихую студию в старинномздании всего в нескольких узких улочках от Испанской лестницы, под кружевнымтенистым балдахином роскошного сада Боргезе, прямо напротив пьяцца дель Пополо,где древние римляне устраивали гонки на колесницах. Конечно, здешним улицамдалеко до простора и великолепия моего старого нью-йоркского квартала с видомна вход в тоннель Линкольна, но все же…

Все же я устроилась неплохо.

Первый ужин, отведанный мною в Риме, был так, ничегоособенного. Домашняя паста — спагетти карбонара — с гарниром из тушеногошпината с чесноком. (В письме друзьям на родину великий романтик Шелли ужасалсяитальянским обычаям: «Молодые аристократки здесь едят — никогда не догадаешься,что — ЧЕСНОК!») Кроме того, я съела артишок — просто на пробу, ведь римляне дожути гордятся своими артишоками. И еще мне достался неожиданный бонус отофициантки: она принесла один гарнир бесплатно. Это была порция жареных цветковцуккини, фаршированных мягким сыром (они были обжарены так быстро, что,наверное, сами не заметили, как их сорвали с ветки). После спагетти я заказалателятину. О, и еще выпила бутылку домашнего вина—в одиночку. И закусила теплымхлебом, сбрызнутым оливковым маслом и посыпанным солью. Плюс тирамису надесерт.

Возвращаясь домой после этого пира примерно в одиннадцатьвечера, я услышала шум, доносящийся из окон дома на моей улице. Похоже, тамбыло целое сборище дошколят, — может, у кого-то из детей день рождения?Смех, визг, беготня. Поднявшись по лестнице в квартиру, я легла на кровать ивыключила свет. И стала привычно ждать, когда же меня охватит тревога или слезыпольются — обычно именно это и случалось, стоило мне остаться одной в темноте.Но сегодня мне было хорошо. Я чувствовала себя нормально. Первые шаги к счастьюбыли сделаны.

Уставшее тело спросило уставший мозг: «И это все, что тебебыло нужно?»

Ответа не последовало. Я уже крепко уснула.

Koе в чем все западные мегаполисы похожи. Все те же африканцыторгуют поддельными сумками и очками, все те же выходцы из Гватемалы дудятстарую песенку на бамбуковых флейтах («Соловьем быть лучше, чем улиткой»). Нокое-что увидишь только в Риме и больше нигде. Например, продавец бутербродов,который при встрече зовет меня красоткой. «Горячий или холодный панини, белла?»И обнимающиеся парочки на каждом углу — как будто у них конкурс «кто кого»:завязываются узлом на каждой скамейке, гладят друг друга по головам и причиннымместам, целуются и милуются без конца.

А фонтаны… Плиний Старший писал: «Если задуматься о том,сколько воды поступает в публичное пользование в Риме — для бань, резервуаров,каналов, домов, садов и вилл, — и представить пройденное ею расстояние,обойденные плотины, проточенные насквозь горы, пересеченные долины, то нельзяне признать, что нет ничего более чудесного в мире».

Со времен Плиния прошли столетия, и сегодня у меня естьнесколько претендентов на звание моего любимого римского фонтана. Один — навилле Боргезе. В центре него резвится семейство из бронзы. Папа — фавн, мама —обычная женщина, а ребенок просто без ума от винограда. Родители стоят встранной позе — лицом друг к другу, ухватив друг друга за запястья иотклонившись назад. То ли они собираются начать ссору, то ли весело кружатся —трудно понять, но скульптура в самом деле как живая. Что бы там родители ниделали, их отпрыск восседает прямо между ними, на сплетенных руках и, необращая внимание на ссору или веселье, жует свой виноград, болтая раздвоеннымикопытцами (малыш явно пошел в папу).