Дубль два - Олег Дмитриев

на концах, тяжёленькие, кидать сподручно должно быть. А вон на тот пригорочек я встану. Там вниз уклон, под той самой нужной веткой и начинается. Почти метр, должно хватить. Так, это продеваем сюда. Тут перехлестнём. Осталось придумать, как на ветке закрепить свободный конец.

Я с задумчивым видом осматривал оранжево-желтую с зелёными пятнами ветвь сосны над головой. Сзади, от камня, вдруг раздался глуховатый старческий голос:

— Бог в помощь!

Глава 2

Странное знакомство

— Спасибо, — с трудом выговорил я, обернувшись.

Будь я в лучшей форме — наверняка подумал бы о том, что эту самую фразу, произнесенную этим же самым хрипловатым голосом, уже где-то слышал. Там и ситуация, вроде бы, сходная была. Только людей среди участников не было. Как и лучшей формы у меня сейчас.

На камне сидел усатый дед с сивой щетиной на тяжёлом подбородке. На ногах у него были вытертые до серой ткани стоптанные кирзовые сапоги с заправленными в них синими брюками. Тоже очень не новыми. На плечах висела застиранная куртка от старого камуфляжа — «Флора», ещё не «Цифра». На голове — фуражка с треснутым в двух местах козырьком и зелёной лентой околыша. Пограничник, наверное. Хотя я в армии не служил, а знания черпал в основном из книжек. И преимущественно — бесполезные.

— Я бы узел другой вязал, — продолжал неожиданный дед, скрутив самокрутку и прервавшись после слова «узел», чтобы лизнуть край газетного листка.

А я вдруг понял, кого он мне напоминал этой фуражкой. Дядю Митю из кино «Любовь и голуби».

— Почему? — озадачился вопросом болевший всё сильнее мозг.

— Узел-то? Так этим ты либо кожу прищемишь, либо об крюк трахею порвёшь. И будешь долго тут плясать, под веткой-то. Надо сзаду узел вязать, скользящий, чтоб позвонки сразу — хрусть! А то что это за дело — висишь себе, а тебе через дырку в шее воздух под верёвкой всё равно проходит? И кровь ещё туда зальётся наверняка. Утопиться и попроще можно, — прерываясь на глубокие затяжки, пояснил он.

— Или, может, ты из этих? — подозрительно глянул он на меня из-под седых бровей, сошедшихся у переносицы.

— Из каких? — на всякий случай уточнил я.

— Ну, из тех, которым чем хуже — тем лучше. Или тех, что специально ищут, как бы себе побольнее сделать.

Я задумался всерьёз. Повспоминал. И ответил уверенно:

— Нет. Не из таких.

— Это хорошо, — похвалил дед. — А то кого только не увидишь нынче. Странные дела в мире творятся.

— Странные, — кивнул я. Посмотрел ещё раз на ветку, но решил, что продолжать было бы невежливым по отношению к собеседнику. И предложил, кивнув на бутылку:

— Угощайтесь, пожалуйста.

Старик изогнул бровь, глянул на посуду. Полез за пазуху, достал и расстелил на камне газету. Вынул два варёных, вроде бы, яйца. И спичечный коробок, хотя прикуривал от зажигалки. Если я ещё хоть что-то понимал — в коробке́ должна была обнаружиться соль. С другой стороны он вытянул завёрнутые в чистую тряпицу два куска ржаного хлеба. У меня внутри что-то булькнуло вопросительно.

— Подходи давай, гость нежданный. В одиночку пить — примета плохая, — дед похлопал рукой по камню напротив себя. Мне показалось, что камень вздрогнул, будто вздохнул. Я тоже вздохнул. Примета и вправду была — так себе.

— Как звать-то тебя, альпинист… промышленный? — казалось, он нарочно пропустил какое-то важное связующее слово во фразе. А сам тем временем осторожно очищал с одного, тупого конца, яичко, оказавшееся сырым.

— Ярик, — ответил я, не сводя глаз с его толстых пальцев, ловко управлявшихся и со скорлупой, и с самым сложным — тоненькой плёночкой под ней.

— Ярослав, выходит? — уточнил старик, не сводя глаз с яйца, которое посыпал крупной солью из коробка. Я кивнул.

— Странно. Не похож, — заключил он, вручив мне в правую руку бутылку, а в левую — яйцо.

Я глотнул и тут же запил-закусил одновременно. Водка была тёплая, а белок и желток — прохладные, солёные и какие-то поразительно вкусные. Или это из-за того, что я до этого ел позавчера?

— А Вас как зовут? — спросил я старика, чувствуя, как проходит голова и перестают чесаться комариные укусы. Это чьим яичком он меня угостил, Жар-Птицыным?

— А нас зови Алексеичем, — разрешил дед и приложил горлышко к усам, сразу ополовинив оставшееся. — Только на «Вы» не надо. Один я тут.

Он занюхал горбушкой чёрного, протянув второй кусок мне. Я принял, кивнув с благодарностью. Показалось, что последние слова странный старик произнёс с какой-то старой грустью.

— А почему я не похож на моё имя? — заинтересовался я. И сам удивился этому забытому чувству. Простого живого интереса и вправду давно не испытывал.

— Ярослав — два корня: «ярый» и «слава». Слава о тебе была бы дрянная, залезь ты на сосну-то. А яри в тебе ни вот столечко нету, — он показал маленькую щепотку соли, прежде чем засыпать её во второе яйцо, очищенное точно так же, как и первое.

— А Вы… А ты, Алексеич, откуда знаешь? — дед как раз снова снабдил меня всем необходимым, заняв мне обе руки. Дождался, когда я продышусь, и ответил:

— А чего там знать-то? Я ж леший. Ты только с дороги свернул ко мне — я всё и понял!

Я уставился на старика с опасливым недоверием. Странно. Вроде бы моя нервная система уже давно системой не была, а тут вдруг ни с того ни с сего — критическое мышление. Да после всего.

— Правда? — ничего умнее спросить не придумалось. Рано хвастался.

— Нет, конечно! — возмущённо вскинулся дед. — Тебе сколько лет-то, Ярик, что в сказки веришь?

— Двадцать восемь, — честно, как учили, ответил я.

— Риторический был вопрос, — буркнул старик, глотнув и откусив хлеба на удивление белыми и крепкими зубами.

Я решительно ничего не понимал. Со мной в подмосковном лесу беседовал дядя Митя, который оказался лешим, или не оказался им — тут пока не ясно. Мы выпивали, закусывали и беседовали о риторике. При этом я, вполне возможно, лежал сейчас синим и холодным на водительском сиденьи Форда, тоже синего. И тоже холодного.

— Гляди-ка вон, пока последние мозги-то не сломал, — хмыкнул Алексеич, вынимая из-за пазухи ещё