Дубль два - Олег Дмитриев

— У тебя кто-то есть? — мне самому было противно от того, как по-киношному, по-мыльно-сериальному это прозвучало.

— Скорее да, чем нет! — ответила Катя.

И я отпустился. Перестал держаться. Мне было больше не за что. И незачем.

Мои вещи поместились в багажник старого Форда Галактики. Да, семейная машина у меня появилась раньше, чем семья. И продержалась дольше. Он был вдвое моложе меня, но выглядели мы, наверное, похоже. Оба были готовы грузить и везти что угодно куда угодно, не задаваясь вопросами вроде «кому и зачем это надо?». Может, и не особо красивые, но функциональные. Удобные.

Катя, наверное, рассчитывала на какой-то другой вариант развития событий. В котором я не выхожу за дверь с одним чёрным мешком, потом возвращаюсь за вторым, и, наконец, в три приёма выношу свои «дурацкие книжки», перевязанные шпагатом. Повесив на вешалку свои ключи. Кажется, даже плакала и что-то говорила. Просто тогда уже некому было слушать.

Летом хорошо. Летом можно жить в машине. Главное — не на одном и том же месте, чтобы не смущать бдительных граждан. Я начал ходить в бассейн. Потому что там был душ. Пару раз ночевал в подсобке на работе, хозяин точки дал мне ключи, наговорив разного про подлых баб. Продажи шли не очень — собеседник из меня был откровенно слабый. Да и человеком я, судя по взглядам окружающих, был таким же. Сам на себя в зеркало старался не смотреть — было страшно, что увижу ровно такое же сочувственное выражение лица.

Выходные проводил на кладбище. Приезжал, садился на скамеечку, что поставил сразу, как только осела земля на второй могиле. И держал спину.

От Кати пришло сообщение, что нужно приехать в ЗАГС и где-то расписаться. Она вышла из какой-то другой машины, новее. Я приехал на автобусе — Форд стоял на сервисе, где мне в очередной раз пытались объяснить значение постулата: «кроилово ведёт к попадалову».

— Ты же оставишь мне фамилию? Я сейчас на новую должность выхожу, прошла безопасников, а с новыми документами всё придётся сначала начинать, — она заглядывала мне в глаза так, будто спрашивала, с чем я буду пельмени — с кетчупом или майонезом. Да, на заре наших отношений мы были менее избирательны в еде.

— Хорошо, — странный голос. Странное и совершенно не к месту слово. Вся ситуация странная.

— И тут нотариус рядом — зайдем сперва, подпишешь же документы на твою долю в квартире? Ну, или я смогу выкупить, — наверное, она как-то не так расценила моё молчанием. На лице появились холодность, решимость и превосходство.

— Пошли, — сказал я, глядя ей куда-то над левым плечом. Это так воздух странно себя вёл, словно марево над горячим асфальтом? Или с глазами что-то?

С нотариусом, прожжённым носатым и лысоватым дядькой в синем свитере и жилетке поверх, она шутила и смеялась, обсудив погоду, политику, современные нравы и то, что жизнь в любом случае продолжается. Я сказал «Здравствуйте», когда зашёл. Вышел молча. В ЗАГСе было ровно то же самое.

На улице я смотрел на бумагу странного серо-голубого цвета с какими-то траурно-синими квадратами по углам, в котором было написано, что мы с моей Катей теперь чужие друг другу люди. Хотя, наверное, не теперь. Просто раньше надо было думать. А я всё спину держал.

— Ну всё, пока, Ярик! Счастливо тебе! Звони, если что, — она резко развернулась, так, что длинные тёмные волосы едва не мазнули мне по груди. Запах какой-то новый. Раньше Кензо пахла. Белыми.

Машина вылетела с парковки, как будто навстречу новому счастью, что совершенно точно ждало где-то, уже поглядывая на часы. Катя смеялась, держа телефон возле уха. Мне пришло сообщение от сервиса, что можно забирать Форда.

С ним мы приехали на строительный рынок.

— Заур, я не смогу завтра на работу выйти, — сказал я хозяину.

— Э-э-э, Ярик, совсем мало наработал за месяц, нельзя так! Ну давай, послезавтра приходи, так и быть, — ответил он быстро и шумно, как всегда, поднимая голову от стола, заваленного бумагами, образцами продукции и чёрт знает чем ещё.

— Нет, Заур, послезавтра тоже не получится. Уезжаю я. Домой. Сможешь мне сколько-нибудь за отработанные смены дать?

— Домой? Дом — это хорошо, это правильно! Дома стены помогают, так, вроде, вы говорите? У нас говорят, что иногда сосед бывает ближе, чем родня. Держи, дорогой. Пусть всё хорошо у тебя будет дальше! — и он сунул мне в нагрудный карман две оранжевых бумажки с видами Хабаровска и две сине-зелёные, с Ярославлями. И затряс руку, провожая из его хозяйского закутка. Двенадцать тысяч за две недели было мало, конечно. Для графа де ля Фер. Для Атоса — даже лишку. Мне — в самый раз, наверное.

В бардачке Форда, выкидывая всякие платочки, резиночки, заколочки и прочую расстраивающую до дрожи память, нашлись на самом дне два ключа: большой и маленький. Тот, что поменьше — от навесного замка, а побольше — от врезного. Гараж стоял в ряду точно таких же, на Внуковской улице. Мне нужно было доехать до кладбища на Красной Горке, положить цветы, переехать по мосту канал имени Москвы, свернуть на Пушкинской налево. Наши ворота были четвёртыми от конца. За лентой гаражей начиналось Внуковское кладбище.

Ехал молча и в тишине. Нервы в последнее время вовсе плохо работали. Или хорошо, но так, будто были не внутри, как природой задумано, а снаружи. И цеплялись за всё: за песни, которые когда-то в других условиях звучали точно так же, но воспринимались гораздо приятнее, не перехватывая дыхания. За машины, похожие на ту, в которой уехала Катя, глядя на которые сердце почему-то поднималось к горлу и колотилось там. За кафе, в которых обедали. За заправки, на которых заливались бензином перед совместной поездкой.

На кладбище выбросил старые цветы и положил новые. Посидел недолго.

Гараж открывал, наверное, целый час. Я не был тут года три, наверное, с самой свадьбы. И Катя про него не вспомнила. Зато прислала сообщение, что заплатила вместо меня госпошлину за развод, но, так и быть, прощает мне невнимательность. Я прочитал, вздохнул, подышал носом поглубже, чтоб сердце перестало прыгать под кадыком, и продолжил заливать замок ВэДэ-шкой. Обтерев ключ от густой ржавчины о ветошь, что достал из кармана на водительской двери, открыл-таки ворота. Где-то на треть. В нос прилетел воздух трёхлетней давности, когда всё ещё