Великолепный век Сулеймана и Хюррем-Султан - П. Дж. Паркер

Хюррем сидела одна, поглаживая черные кудри Мехмета и глядя сквозь струящиеся занавеси на бегущую мимо воду. Но перед своим мысленным взором она видела только красивое лицо Дариуша.

Когда сгустились сумерки и тени старинной крепости замаячили на мысу перед ними, к ней подсели Махидевран и Хатидже.

— Как ты себя чувствуешь, милая? — спросила Хатидже, забирая у Хюррем ребенка.

— Спасибо, Хатидже. У меня ужасно болят поясница и плечи… Боюсь, мой желудок совсем не приспособлен для путешествий по воде.

Хатидже улыбнулась:

— Ничего, дорогая. Скоро мы пристанем к берегу в Текирдаге, где переночуем. А завтра отправимся в Эдирне в каретах. Вот когда ты с тоской вспомнишь наши легкие каики!

Хюррем впервые за несколько недель с трудом улыбнулась.

— Ты умница, что предложила поехать в Эдирне. Впервые за много времени у меня спокойно на душе, — заметила Махидевран, пожалуй преувеличенно весело обращаясь к Хюррем.

Хюррем невольно задумалась о причине такой веселости, но потом выбросила из головы тревожные мысли, вспомнив горести последних недель.

«Ничего страшного, — думала она, — пусть веселится. И все-таки… с чего это она так радуется?»

Когда Махидевран замурлыкала себе под нос песенку, Хюррем оглянулась на Гюльфем и Ханум. Они обе, измученные, спали в объятиях Сулеймана. Султан взглянул на нее, а затем, опустив голову на плечо Гюльфем, закрыл глаза. Хюррем быстро обернулась к своим спутницам. Она пытливо вслушивалась в слова песенки Махидевран.

А потом подумала о Дариуше. Он умер, но навсегда остался в ее сердце.

Дворцовый комплекс в Эдирне раскинулся на укрепленном острове посередине реки Тунджа. Зимой река в некоторых местах промерзала насквозь. В плане дворец в Эдирне напоминал Топкапы; огромный парк окружал многочисленные здания, беседки и внутренние дворы. Самые пышные покои, отведенные султану, располагались на опушке просторных лесных угодий, где в изобилии водились дикие кабаны и олени.

Почти все дни и многие ночи Сулейман проводил на охоте со своими пажами и ичогланами. Он очень гордился тем, что добытая им дичь попадала на общий стол.

Хюррем и другие фаворитки, к которым присоединилась Хатидже, ужинали нежной олениной, которую совсем недавно добыл Сулейман. Они ужинали в трапезном зале, но были отделены от мужчин ширмами. Хюррем макала кусочки хлеба в мясную подливу, а Хатидже отщипывала нежное фазанье мясо и внимательно прислушивалась к разговорам Сулеймана и Ибрагима, сидевших по другую сторону толстого расшитого занавеса.

— В Европе беспорядки — ширится движение Реформации… Рим пытается подавить сторонников новых движений, которые противятся католичеству, но ему не хватает сил, — заметил Ибрагим между двумя большими глотками красного вина.

— А, эти католики двуличные. Убивают собственных пророков, а потом объявляют их же избранными и уверяют, что те вознеслись на небеса… Они гораздо больше думают о пышности своих храмов, чем о спасении душ своих подданных.

Хюррем, не переставая слушать разговор мужчин, покосилась на Хатидже.

— Мы сорвем золотое яблоко до того, как оно перезреет. В Рим, в Рим! — проревел Сулейман. Очевидно, выпитое вино ударило ему в голову. Хюррем обрадовалась: похоже, Сулейман снова становится самим собой.

Хатидже улыбнулась и, нагнувшись к Хюррем, прошептала:

— Милая, он давно уже вынашивает великие планы… По-моему, ему первому из династии Османов суждено добиться своей цели.

На той стороне долго молчали; затем зашуршала материя одной из пышных подушек. Хюррем показалось, что ее любимый прошептал: «Потом, друг мой», — но она ни в чем не была уверена.

— Что они говорят? — обратилась она к Хатидже.

Сестра Сулеймана пожала плечами и, отпив глоток тюльпанового шербета, прилегла на груду подушек.

— Сейчас нам нечего бояться Рима, господин, — произнес через какое-то время Ибрагим.

— Да, но от этого женственного мальчишки, которого сделали королем, меня с души воротит, — признался султан.

— Ты говоришь о Лайоше Втором, которого еще называют Лудовитом, о короле Венгрии и Чехии? Этот прыщавый юнец больше интересуется своей крайней плотью, чем судьбами своего королевства!

Сулейман брезгливо поморщился:

— Бр-р-р! Если уж суждено испытывать страсть к мужчине, то к настоящему, а не к такому… женоподобному созданию.

— Да здравствует королева венгерская Лудовита! — хихикнул Ибрагим.

Сулейман звонко шлепнул друга по бедру, и Хюррем снова услышала шепот за ширмой.

Она покосилась на Хатидже, но та ответила на ее озабоченный взгляд беззаботной улыбкой.

— И все же, — продолжал Сулейман, вставая и меряя комнату шагами, — этот молодой выскочка устраивает вылазки против наших янычар на севере.

— Потому что за его спиной стоят Габсбурги, которым не терпится захватить побольше земли и угнетать живущие там народы, — вторил ему Ибрагим.

— Эта собака, Карл, закончит свое правление на острие моего меча! Мы освободим от него Испанию. Мы освободим от него Северную Италию и Германию! Во имя Аллаха, — вскричал Сулейман, и женщины затихли, — мы положим конец его деспотическим притязаниям на Новый Свет — Америку!

Хюррем услышала, что Ибрагим встал и подошел к ее любимому.

— Да будет так, господин!

Последовало молчание; Хюррем слышала лишь шорох шелка.

— Да будет так, господин, — снова прошептал Ибрагим.

Наступил двенадцатый день Рамадана. Хатидже и Хюррем нежились в хамаме.

— У меня в животе урчит от голода, — негромко призналась Хатидже, поглаживая живот.

Хюррем улыбнулась и, поглаживая свой растущий живот, ласково проговорила:

— Милая, скоро стемнеет, и я лично накормлю тебя сладостями, которые ты так любишь.

Хатидже ласково усмехнулась; в гулком помещении ее смех отразился от стен и сводчатого потолка. У них над головами сверкал и переливался огромный светильник из разноцветного стекла и драгоценных камней; подвешенный на цепях, он слегка покачивался в удушающей жаре. Хатидже осторожно села на скользкую мраморную плиту и подвинулась так, чтобы прикасаться к Хюррем. Провела руками по натянувшейся коже, под которой рос еще один ребенок Сулеймана; ее пальцы задержались на том месте, которое служит предметом вожделения всех мужчин. Затем, наклонившись, она поцеловала свою любимицу в щеку.

— Однажды ты спросила меня, не страдаю ли я от одиночества, — негромко произнесла она, любуясь мраморными скульптурами вокруг фонтана и рассеянно гладя пальцем белую кожу сидящей рядом с ней фаворитки.

Хюррем пытливо заглянула в глаза Хатидже и нежно погладила черные кудри, касающиеся ее груди. Глаза Хатидже были такие же черные и задумчивые, как у Сулеймана, но в них светились любовь и обожание, которые не до конца способны понять мужчины. Она полюбовалась полными, чувственными губами Хатидже, ее пышной и упругой грудью — она сохранила хорошую форму, несмотря на то что родила нескольких детей. Ближе придвинувшись к Хатидже, она провела руками по ее спине и талии. Пальцы Хатидже скользнули по ноге Хюррем туда, где позволительно было находиться лишь султану. Но она ласкала Хюррем с нежностью, не доступной ни одному мужчине. Они хихикали и перешептывались, не переставая нежно ласкать друг друга.