Великолепный век Сулеймана и Хюррем-Султан - П. Дж. Паркер

Давуд рыдал и никак не мог остановиться; ага продолжал прижимать его к груди и нежно утешать. Давуд еще долго плакал. Наконец, его рыдания сменились тихими, жалобными всхлипами.

Еще долго после того, как служитель вышел из зала, главный ага продолжал обнимать и утешать Давуда. Факелы почти догорели…

Когда погас последний факел и они вдвоем остались почти в полной темноте, ага прижался губами к уху Давуда и прошептал:

— Ты истинно верующий, мальчик мой, и доказал свою несгибаемую преданность нашей империи и нашему султану. Твоя воля сильна; внутренняя сила проявляется не только в твоей стати, но и в том, на что ты готов был пойти.

Давуд молча положил голову на грудь аги; от слез он по-прежнему не мог ничего видеть ясно.

— Клянусь Мухаммедом, тебя не оскопят ни сегодня, ни в другой день. Ты настоящий мужчина, который исполнит свое предназначение и послужит Тени Бога на Земле.

Давуд ничего не понял. Он был совершенно опустошен и лишь жадно вслушивался в шепот главного аги.

— Мальчик мой, я направляю тебя в корпус ичогланов — телохранителей султана. Ты войдешь в число приближенных султана Сулеймана и его домочадцев. Твое желание исполнится: ты будешь служить величайшему правителю на земле, но служить как мужчина.

Крепко обхватив Давуда за ноги и плечи, главный ага легко, несмотря на преклонный возраст, поднял ослабшего юношу с плиты и вынес из зала.

— Пойдем, мальчик мой! Прежде чем ты будешь готов предстать перед султаном, тебе придется многому научиться.

Примерно тридцать всадников галопом объезжали поле для игры в джирит. Из-за дождей поле превратилось в настоящее болото, по которому опасно было скакать, и все же игра продолжалась даже под проливным дождем.

Время от времени всадники метали дротики, сбивая своих противников на землю. Кого-то сбрасывал поскользнувшийся или упавший конь. Почти все участники уже выбыли из игры и терпеливо ждали у края поля, гадая, кто же победит и заслужит одобрение султана. После того как еще одного всадника сбили на землю, Сулейман подбежал к перилам своего павильона, чтобы лучше видеть.

— А я был уверен, что его сбросят последним!

Последние десять игроков пустили лошадей рысью. Полетели дротики, и еще двое упали. Они быстро откатились в сторону, чтобы их не растоптали лошади, скользящие в жидкой грязи.

Сулейман жестом подозвал к себе Ибрагима. Тот не спеша встал с дивана.

— Иди сюда, Ибрагим, ты упускаешь самое интересное!

— Не хочу промокнуть под дождем, как ты, господин, — ответил Ибрагим. — Мне и здесь удобно; к тому же отсюда видно не хуже.

Сулейман улыбнулся другу и снова вернулся к игре. Перегнулся через перила, не обращая внимания на то, что его кафтан промок насквозь. Игра продолжалась, пока игроков не осталось двое. Сулейман внимательно наблюдал, как они кружат и кружат по полю. Он прищурился, пытаясь разглядеть их сквозь пелену дождя. Вот блеснул летящий дротик; он едва не попал во всадника, но пролетел мимо.

— Не повезло! — закричал Сулейман, хлопая в ладоши над головой.

Наконец последние два игрока съехались напротив Изразцового дворца. Тот, у которого дротик еще оставался, легко ткнул им в грудь своего соперника. Тот склонил голову в знак поражения и позволил столкнуть себя в грязь у копыт своего коня. Сулейман расхохотался и бросил победителю мешочек с дукатами.

— Спасибо, мои ичогланы! Вы действовали отважно и сыграли красиво! — закричал он, перекрывая шум дождя.

Ичоглан ловко поймал мешочек, низко поклонился, не спешиваясь, и натянул поводья. Наклонившись, вздернул своего последнего противника в седло за своей спиной и галопом поскакал по полю к остальным, радуясь победе.

Сулейман снова расхохотался, а затем, отвернувшись, подошел к дивану, распахивая мокрый кафтан. Ибрагим лениво подвинулся, когда Сулейман снял кафтан и сбросил его на пол. Словно ниоткуда появились два немых раба; они быстро обтерли султана.

Ибрагим улыбнулся, когда рабы принялись растирать голое тело Сулеймана. Когда они закончили, тот, что был повыше, поднес Сулейману сухой кафтан, чтобы тот мог продеть руки в рукава.

— Нет-нет. Оставьте тут, у дивана. Дождь идет, но все еще жарко. Я полежу в чем есть… Мой друг согреет меня своим теплом. — Он подошел к дивану и лег на живот, на вышитую разноцветную материю.

— Брат мой, я не видел тебя таким счастливым много лет.

Сулейман поднял голову; в его глазах сверкнула искра.

— Да, Ибрагим, я счастлив. В моем гареме засверкал драгоценный камень, такой великолепный и яркий, что у меня замирает сердце всякий раз, как я вижу эту красоту.

— Очень рад за тебя, господин. Расскажи о своем сокровище.

Сулейман охотно начал рассказывать; он поднялся с дивана и сел, скрестив ноги. Лицо его просветлело, губы разошлись в улыбке. Ибрагим тоже улыбался, слушая описание красавицы: пламенеющие волосы, кожа цвета слоновой кости, нежные черты…

— Похоже, она в самом деле достойна Тени Бога, — сказал он, едва султан замолчал. — А по выпуклости между твоими ногами я вижу, что она доставляет тебе большую радость, даже если не находится с тобой рядом.

Сулейман без всякого стыда положил на колени подушку. Ибрагим откинулся на валик и заглянул в кубок шербета, лаская губами его край.

— Да, — прошептал он, — нет ничего прекраснее, чем ласки женщины и ее сладость. — Он отпил большой глоток и, подняв голову, стал рассеянно смотреть на залитый дождем парк.

Последние три дня Давуд провел в заточении, в полной темноте, тишине и одиночестве. Перед тем как его поместили сюда, несколько белых евнухов привели его в надлежащий вид в отдельном хамаме для ичогланов. Он как следует пропотел, а затем с него смыли пот, растерли. После того как все его тело покрыли грязью с восточных берегов Черного моря, на нем не осталось ни одного волоска. Голову ему также выбрили, оставив лишь две длинные пряди у висков.

В темноте он водил руками по своему ставшему необычно гладким голому телу. Пальцы пробежали по груди, спустились к животу. Лаская бархатную мягкую кожу, безволосую, ниже паха, он нащупал рану, оставленную острым кинжалом служителя из Эдирне. Рана уже затянулась, хотя прикосновение было еще немного болезненным.

В темноте и тишине мысли его блуждали. Прошлое ушло куда-то в мрачные глубины его подсознания. Перед ним маячили образы новой жизни, и он мечтал о том, чтобы полностью утонуть в лучах ее отраженного света…

В конце третьего дня за ним пришел главный белый евнух и снова отвел в хамам. Снова группа белых евнухов принялась трудиться над его телом. Его массировали и терли, пока кожа не стала красной.

Лежа на возвышении в центре зала, он косился на мраморную плиту под собой. Сколько же в нем, оказывается, еще оставалось грязи и пота! Его снова покрыли густым слоем прохладной жирной грязи; евнухи черпали ее из большой чаши и щедро плескали ему на грудь, живот, бедра и ноги. После того как и эту грязь удалили, вместе с ней исчезли и волоски, выросшие после первой процедуры. Евнухи катали и мяли его, как тесто, пока он не утомился и не стал таким чистым, что кожа скрипела.