Великолепный век Сулеймана и Хюррем-Султан - П. Дж. Паркер

Давуд и Джем тоже принимали участие в празднествах, упиваясь всеобщим восхищением и поклонением. Они возмужали, закалились; Давуд приобрел такую уверенность в себе, о которой раньше не смел и мечтать.

На двенадцатую ночь праздника он покинул шумную компанию, собираясь отправиться к главному белому евнуху. Он не оставил мысли стать агой.

— Завидую твоей уверенности, друг мой! — крикнул Джем в ухо Давуду, перекрывая веселый смех и крики друзей.

Давуд вопросительно выгнул брови.

Джем продолжал:

— Ты так уверен в своей неотразимости, что добровольно готов расстаться с самым дорогим мужским достоянием!

Давуд крепко обнял друга, пытливо глядя в его зеленовато-карие глаза, и, отвернувшись, молча зашагал по темным дворцовым коридорам.

В широкой колоннаде Второго двора уже зажгли факелы. Давуд вошел туда со стороны дворцовой кухни и направился к Вратам счастья. У ворот лежала огромная черная тень от купола Дивана. Охранявший ворота белый евнух остановил Давуда, однако быстро узнал его и пропустил. Весь прошлый год он свободно проходил этим путем в Эндерун.

Главный ага жил за большой дверью. Давуд положил руку на железное кольцо в центре двери и вдруг замер… Несколько минут простоял он в темноте, крепко сжимая в руке кольцо… Он разглядывал побелевшие костяшки пальцев — они резко выделялись на фоне ромбовидной обивки. Отпустив кольцо, он развернул руку ладонью вверх и осмотрел мозоли, давно ставшие для него привычными. Затем, снова решительно сжав в кулаке кольцо, он дважды постучал по дереву и распахнул дверь.

Главного агу он нашел на втором этаже. Он сидел на диване и быстро писал что-то, склонившись над стопкой пергаментов. Ага удивленно повернулся к молодому человеку. Давуд опустился на колени и сказал:

— Господин ага… Я хочу стать одним из вас, чтобы лучше служить Тени Бога и его домочадцам.

Ага по-прежнему пристально смотрел на Давуда в полумраке.

— Давуд, ты показал себя хорошим солдатом. Ты и сейчас верно служишь дому Османов.

— Да, господин ага, но я убежден, что мое призвание — дворцовая служба. Благодаря моей подготовке я стану ценным приобретением для нашего господина султана.

Главный ага откинулся на подушки и задумчиво посмотрел на юношу.

— Встань, Давуд, — прошептал он.

Давуд встал, и ага поднес к нему свечу.

— Твой порыв благороден, молодой Давуд, но уверен ли ты, что готов к такому шагу?

Давуд кивнул. Он понимал, что главный ага еще колеблется. Медленно поднявшись, он отошел в дальний угол комнаты.

— Обычно евнухами становятся рано… На моей памяти самому старшему мальчику, который подвергся кастрации, было тринадцать лет. Меня самого сделали совершенным, когда мне не исполнилось и семи. Тебе же почти двадцать. Для зрелых молодых людей подобный шаг таит множество опасностей.

— Я все понимаю, — тихо ответил Давуд.

Старый евнух осторожно дотронулся ладонью до паха юноши. Давуд решил, что сам главный ага, оскопленный в нежном возрасте, скорее всего, не сохранил воспоминаний о том, чего он лишился.

— Учти, белым евнухам удаляют не только яички, но и все детородные органы. — Обеими руками он крепче ухватил плоть Давуда сквозь штаны.

Давуд упрямо стоял на месте, глядя в морщинистое лицо главного белого евнуха. Он не отрываясь смотрел на старика, когда тот взял его руку и провел ею по переду собственного кафтана. Ладонь и пальцы Давуда коснулись плоского паха, который никогда не знал притока крови и плотского возбуждения. Кроме поросли коротких волос, там не было больше ничего.

— Мальчик мой, хорошенько подумай о том, чего ты просишь, и впусти Аллаха в свою душу, дабы он помог тебе принять благороднейшее из решений. С восходом солнца я буду ждать тебя здесь. Если твое решение останется неизменным, я с радостью приму тебя в наши ряды.

Давуд еще какое-то время вглядывался в старое лицо, а затем, убрав руку от кафтана аги, вышел.

* * *

Хюррем снова, уже в который раз приснился страшный сон. Она проснулась вся в испарине. Несмотря на то что Сулейман, ее любимый, вернулся, она по-прежнему часто видела Дариуша.

Выпрямившись на диване, она отпила воды из кубка, убедилась, что Мехмет крепко спит, и вышла на террасу, чтобы полюбоваться парком и подышать свежим морским воздухом. Ей показалось, что в буковой роще внизу кто-то есть.

Давуд под покровом ночи шел по парку Топкапы. Выйдя в калитку, проделанную в южной стене, он побрел по тропинке между камнями к самой дальней точке мыса Сарай-бурну. Взобравшись на очередной валун, он сел отдохнуть над пенной водой.

Молча смотрел он на залив Золотой Рог и на дальний берег. Парящая высоко наверху Галатская башня была охвачена светом. Оттуда доносились радостные крики. Пламя факелов отражалось в воде. Перед ним на волнах подскакивали многочисленные баркасы. Корабли покрупнее стояли на якоре в Босфоре. На небольшом островке в центре пролива горел маяк на Девичьей башне, освещая бурные воды Мраморного моря.

Не отрываясь от башни, Давуд развязал пояс кафтана и сбросил его с плеч. Кафтан упал к его ногам. Совершенно обнаженный, он распластался на камне, наслаждаясь теплым летним ветерком и солеными поцелуями морских брызг. Он медленно закинул руки за голову и стал рассматривать мерцающие над головой созвездия. От их количества захватывало дух.

Взяв себя руками за детородный орган, он пытливо вглядывался в сверкающие звезды, словно надеялся отыскать среди них лицо своей любимой.

Моя самая любимая, знаешь ли ты, что я жив? Разве ты не понимаешь, что я дышу только ради тебя, ради моей любви к тебе? Моя милая, плоть ничего для меня не значит без твоих сладких прикосновений, твоих нежных ласк, твоих поцелуев. Любовь моя!

Давуд ощупал мужское достоинство, которого его пока не лишили. От прикосновения к его детородному органу прилила кровь. Увлажнив кончики пальцев, он задумчиво провел ими по бархатистой коже. Внизу грохотали волны; он весь покрылся мелкими брызгами. Выгнув спину, он подставил грудь и бедра льющемуся сверху звездному свету. Возбуждение все больше охватывало его; он продолжал ласкать себя. Вскоре он стал задыхаться и, не сводя взгляда со звездного неба, неистово гладил себя по груди, животу и бедрам. В ноздри ударил запах семени, к которому примешивался соленый запах моря. Сладко заныли мышцы ног и ягодиц. Дыхание его участилось; его сотрясала дрожь наслаждения. Он продолжал ублажать себя, понимая, что такое удовольствие доступно ему в последний раз.

Он часто дышал — в унисон с движением рук. Потом повернул голову набок и прижался щекой к холодному камню. Пальцы не переставали ласкать плоть, и скоро он забылся и поплыл по волнам наслаждения.

Лежа щекой на холодном камне, он смотрел на стену дворца Топкапы; на калитку в стене; на открытые ворота.