Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона - Мария Александровна Филимонова

при отсутствии такого факультета: в Принстоне, Гарварде, Йеле, Колумбийском колледже. В 1782 г. в Коннектикуте была создана Литчфилдская школа права, которая за полвека своего существования подготовила более тысячи юристов. Среди ее выпускников были вице-президенты Аарон Бэрр и Джон Кэлхун. Обычно полученные теоретические сведения дополняли практическим обучением в конторе опытного юриста.

Появились и специализированные учебники, такие, как «Массачусетский судья» Сэмюэля Фримена, вышедший в 1795 г. Это была попытка систематизировать требования к судьям и представить на типовых примерах работу правосудия. Там же были практические задачи для развития необходимых навыков – например, на перевод местных фунтов, шиллингов и пенсов в федеральные доллары и центы и обратно. Это было нужно для вычисления размера штрафов. Там же объяснялось, как рассчитать процент по векселю[461].

Растущая профессионализация юристов порождала и недоверие к ним. Обывателей настораживали витиеватые словеса, заимствованные из старофранцузского языка и звучащие, точно непонятные заклинания. Речь одного фермера на массачусетском ратификационном конвенте прямо-таки пропитана страхом перед законниками, которые «так красно говорят»: «Они проглотят всех нас, маленьких людей, как великий Левиафан, да, совсем так, как кит проглотил Иону. Вот чего я боюсь»[462].

Отчасти поэтому, наверное, американцы так ценили суд присяжных, где вердикт зависел от обычных граждан, а не от профессиональных крючкотворов. Джон Адамс, сам весьма образованный юрист, писал о праве избирать своих представителей в законодательной власти и суде присяжных: «В этих двух силах всецело заключаются свобода и безопасность народа: у него нет другой защиты против произвольной, жестокой власти. Нет у людей другой гарантии против того, чтобы на них ездили, как на лошадях, стригли, как овец, заставляли работать, как скот»[463]. Неудивительно, что суд присяжных гарантирован сразу тремя поправками федерального Билля о правах (поправки V, VI, VII).

Судебные заседания были относительно редким событием. Немецкий пастор Готлиб Миттельбергер рассказывал, что в Пенсильвании обвиняемые иногда ждали суда по три месяца[464]. Зимой правосудие часто останавливалось из-за непогоды и возобновлялось с приходом весеннего тепла. Дела разного рода старались разнести по времени. В Виргинии, например, существовало своеобразное «расписание» работы судов. Традиционно в сентябре разбирались претензии относительно качества табака, в октябре – дела сирот и бедняков, в ноябре – налоговые вопросы и т.п.[465]

На Юге день судебных заседаний проходил особенно ярко и шумно: это была ежемесячная возможность выбраться с плантации или фермы, людей посмотреть и себя показать. Особое значение имел судебный день для свободных афроамериканцев: они могли официально зарегистрировать свой статус свободных людей. В судебный день собравшиеся могли подписать очередную петицию против парламентского налогообложения, поучаствовать в маневрах ополчения, а то и организовать общий пикник. По мнению некоторых очевидцев, судебный день на Юге проходил даже слишком буйно. Джордж Вашингтон в беседе с французским путешественником Жак-Пьером Бриссо выражал надежду, что нравы виргинцев исправятся со временем и, в частности, что залы суда перестанут быть местом для игры, пьянства и кровавых ссор[466]. Но красочный «судебный день» сохранялся в сельской Виргинии еще в начале XX в.

Местный бизнес старался не упустить открывающиеся возможности. Уильям Берд, путешествуя по западным районам Виргинии, с юмором отметил близость одного из местных зданий суда к «тавернам с хорошим выбором вина и других приятных напитков для почтенных членов суда»[467]. Торговцы старались завести лавку возле здания суда: посетители судебных заседаний были верной клиентурой. Здесь же продавали немудреную еду и напитки, боксировали, устраивали петушиные бои. Публика развлекалась как могла, но центром притяжения неизменно оставался зал суда: там разыгрывалось основное действо всего дня. Кто не сумел попасть внутрь, заглядывал в окошко. Северяне были не так экспансивны, но и для них заседание суда было драматическим представлением.

Зал суда был устроен так, чтобы демонстрировать иерархию. На высоко поднятой скамье под королевским гербом (место которого со временем занял американский орел) восседали судьи в мантиях и монументальных париках, напоминающих о временах короля-солнца Людовика XIV. Ниже располагалась скамья для присяжных, а также места для клерка, прокурора и шерифа. Эта часть зала обшивалась деревянными панелями, в то время как часть, предназначенная для публики, просто покрывалась побелкой.

В колониальный период заместитель шерифа или клерк, стоя в дверях судебной палаты, провозглашал: «Внемлите! Внемлите! Внемлите! Под страхом тюремного заключения повелевается молчать, пока заседают судьи его величества. Кто бы ни имел дело к данному суду, приблизьтесь и присутствуйте. Если у кого-то есть жалоба или же судебное дело, пусть выйдет вперед и будет выслушан. Боже, храни короля!» Почти так же начинается заседание современного американского суда, за вычетом устаревших монархических формулировок. В Верховном суде США, например, призыв к тишине завершается восклицанием: «Боже, храни Соединенные Штаты и этот почтенный суд!» Затем клерк вызывал мировых судей, констеблей, подсудимых, отпущенных под залог, и присяжных. Снова звучали традиционные формулы: «Добрые люди, призванные судить от имени нашего суверенного лорда короля и графства такого-то, откликнитесь на свои имена, каждый на первый же призыв, и убережетесь от штрафа»[468]. Присяжные клялись никого не осуждать из ненависти или злобы, никого не оправдывать из любви, страха или надежды на вознаграждение[469].

Юридические формулировки все еще напоминали скорее о средневековой Англии, чем об эпохе Просвещения. 5 марта 1770 г. в Бостоне произошло событие, известное как «бостонская бойня» – столкновение между солдатами и горожанами. Пятеро мирных жителей погибли от солдатских пуль. В ноябре того же года восемь солдат предстали перед судом. Обвинение само по себе звучало красочно: солдаты, «не имея страха Божия пред очами своими, но будучи движимы и соблазнены побуждением дьявола и своими собственными злыми сердцами… силой и оружием преступно, умышленно и по своей злой воле напали на некоего Криспуса Аттукса, пребывавшего в мире Божием и лорда короля…» и т.п. Революция мало что изменила в старых ритуалах суда. Обвинение против Аарона Бэрра, убившего Александра Гамильтона на дуэли в 1804 г., формулировалось почти в тех же выражениях, что и против солдат, стрелявших в бостонцев во время «бойни» 1770 г. Изменилась лишь одна значимая деталь: «мир лорда короля» сменился «миром народа», напоминая о свержении монархии.

Особенно торжественно проходило заседание, если обвиняемому грозила смертная казнь. Пенсильванский реформатор Уильям Брэдфорд описывал такое заседание: «Мы ощущаем некое всеобщее ожидание в тех толпах, которые наполняют место суда, во взгляде заключенного, в напряженном внимании и длительном размышлении присяжных, а также в жутком молчании, которое воцаряется, когда старшина зачитывает вердикт»[470]. В таких случаях и судья вел себя по-особенному. Упоминавшийся выше Джон Джей, вынося смертный приговор лоялистам в 1778 г.,