Все, что вы хотели знать о смерти - Екатерина Николаевна Островская

– Если я об этом знаю, то Артем Петрович и подавно. Мне кажется, что он чрезвычайно терпеливый человек, но выдержки и у него может не хватить. А ведь он не только генеральный директор строительного концерна, а еще и президент финансовой компании, владеющей помимо всего прочего пакетом акций медиахолдинга, в который входит наш городской телеканал. Ты разве не знал?

Ипатьев пожал плечами: он и в самом деле не знал об этом наверняка, кто-то однажды говорил об этом, но вспоминали не Артема, а его тестя Звягинцева.

– С криминалом, по моим данным, Артем не связан, но зато находился в едва ли не дружеских отношениях с генералом Корнеевым, который несколько дней назад отбыл в столицу к новому месту службы. А Корнеев просто так ни с кем не дружит. Слышал про генерала Корнеева?

– Не только слышал, я с ним даже встречался пару раз. Знаю еще, что благодаря… как бы сказать… дружбе с ним Инна Снежко сделала такую головокружительную карьеру.

– А я с ним в одном отделе начинал, – весело доложил Гончаров, – в том же, где и сейчас несу службу. Но тогда я лейтенантом был, а он капитаном. Я на задержаниях, а он на конференциях и собраниях выступает. Потом его в городское управление перетащили. Теперь, по прошествии лет, я – майор, то есть уже даже подполковник полиции, а он – генерал-лейтенант и начальник управления в министерстве.

– Я все знаю, даже то, что он сватал свою дочку Вику за моего друга Высоковского. Но Вовка в людях хорошо разбирается.

Гончаров кивнул. И посмотрел за окно.

– У тебя пятый этаж, последний, – произнес он. – До противоположного окна едва ли двадцать метров, да и крыша дома рядом. Не боишься? Надо бы шторы непрозрачные повесить для безопасности, хотя сейчас и они не защитят.

Павел обернулся и тоже выглянул в окно, за которым был хорошо знакомый ему с детства двор-колодец.

– Да кому я нужен?

Однако Гончаров поднялся и задвинул оконную занавеску, сказав при этом:

– Человек, который спит с чужой женой, менее всего думает о вечности.

Потом он посмотрел на свои наручные часы, удивился, что уже почти четверть часа находится здесь. Не прощаясь, помчался к дверям. Только крикнул:

– Увидимся!

Он улетел, а Павел задумался над тем, что говорил Гончаров. Неужели он и в самом деле полагает, что известному тележурналисту грозит опасность, потому что он провел пару ночей со своей бывшей женой? И почему новоиспеченный подполковник считает, что имеет право давать советы, словно он самый близкий друг. Самый близкий друг – это Высоковский, который забегал сегодня. Или не забегал?

Павел набрал номер и, услышав голос Светы, спросил:

– Как добралась?

– Не доехала еще, но вот-вот.

– Не помню, как ты уходила.

– А я не стала тебя будить, потому что ты очень сладко спал.

– Высоковский не забегал утром?

– Нет.

– Значит, мне приснилось. Вроде и не особо пили вчера.

– Я не особо, то есть совсем не пила, а ты целую бутылку виски.

– Разве? – удивился Ипатьев. – Мне казалось, что две-три рюмочки, может, четыре, и все.

Продолжая разговаривать, он прошел в спальню и увидел под столом пустую бутылку восемнадцатилетнего «Джемисона».

– Надо же! – удивился он. – Я думал, что Николай Петрович коньяк предпочитал.

– Я просто спустилась в буфетную и взяла первое, что под руку попалось. Наверное, на поминки было куплено. А может, Артем туда поставил.

– Он пьет?

– Нет, совсем не пьет. Но ты вчера об этом уже спрашивал.

– А что я еще спрашивал?

– Я не буду повторять. И вообще я уже приехала. Пока.

Она оборвала разговор. Павел вернулся на кухню и попытался вспомнить минувшую ночь. Они выпивали, то есть это он выпивал, а Света пригубила лишь однажды, но потом пропускала, он произносил глупые тосты, разглагольствовал о чем-то, но о чем – не помнил теперь. Что-то проскальзывало в памяти, но теперь казалось каким-то бредом: будто он настойчиво выяснял – любит ли Светлана своего нового мужа. Она все время уходила от ответа, а может, это сейчас кажется, будто уходила, а на деле она все-таки что-то сказала, но что – теперь уж не вспомнить. И забывчивость эта была странной, потому что накануне он не чувствовал себя пьяным, да и пол-литра дорогого виски – не такая уж большая доза, чтобы наутро отшибло память. Да он весь день почти забыл, то есть помнил где был, с кем разговаривал и о чем говорил, но все содержание исчезло куда-то, словно его смыло в такую даль, откуда нет возврата.

Теперь уже позвонила Светлана.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась она.

– Нормально. Только не помню, о чем говорили ночью…

– Ты пытался выяснить: люблю ли я своего мужа. Тебя, видимо, это очень волнует, потому что ты все время об этом спрашиваешь.

– Разве? И что ты ответила?

– Ничего. Но я не поэтому звоню. Я забыла сказать, что папа тебе оставил наследство.

– Он упомянул меня в завещании? – не поверил Павел.

– Нет. То есть не знаю: оглашения еще не было. Папа попросил нотариуса, чтобы завещание огласили на пятнадцатый день после его смерти – дольше ждать по закону нельзя. Но он на словах распорядился… То есть попросил меня дать слово, что после его смерти я отдам тебе шахматный столик, за которым вы играли. И два креслица, на которых вы сидели. Я привезу сегодня твое наследство.

– Ну раз так, то… – Он не договорил, а бывшая жена спросила кого-то:

– Ванну приготовили, как я просила? С морской солью и лавандой?

И сразу пошли гудки.

Ипатьев вошел на парковку и увидел мужчину, стоящего возле черного «Гранд Чероки». Мужчина, сосед по дому, был старше Павла лет на пять, учился в той же школе. Они жили в одном доме, но почти не общались, и даже не из-за разницы в возрасте: еще будучи мальчиком, этот мужчина одевался изысканно – вернее, одевала его мама, а изысканным он был сам по себе. Он даже говорил изысканными фразами. Теперь на нем был светлый летний костюм и бежевые ботинки из мягкой кожи. Он сам шагнул навстречу и протянул руку для приветствия.

– Добрый день.

– Здорово, – ответил Павел и пожал протянутую ему руку, – что у тебя нового?

– Докторскую защитил пару лет назад. А вообще у меня все новое, потому что мы с тобой в последний раз беседовали уж не помню когда.

– Ну да, – вспомнил Ипатьев, – ты же врач. И