Предел несовершенства - Людмила Феррис

— Она не хочет никого видеть. Это ее воля, ее желание.

— Я хочу ее видеть! Пусть она вернет мне деньги, она знает! Вернет деньги и живет, где хочет!

— Она предупреждала, что вы можете прийти.

— Тем более она знает, что должна мне деньги. Это ведь не по-христиански — брать чужое? Скажите, что я здесь и хочу забрать свои деньги!

Отец Михаил посмотрел на него грустно и пристально.

— Она просила меня передать, что если вы будете спрашивать про деньги, то их больше нет.

— Это как нет? Почему нет?!

— Она пожертвовала все деньги нашей церкви. Это было ее решение.

Василий Егорович пил чай и делал это с удовольствием. Никому из домашних он не доверял заваривать свой любимый напиток, потому что они норовили насовать в заварник пакетиков и залить кипятком, а какой чай из пакетиков — так, мусор! Он жаловал только черный чай, все остальные — зеленые и молочные — считал баловством. Сахар с чаем он тоже не признавал и удивлялся, как это жена и дочка кладут в кружку аж по три кусочка.

— Из-за сахара вы вкус чая не почувствуете! — возмущался он.

Семейство свое Василий Егорович Половцев любил, дочку и жену баловал, а когда дочь вышла замуж, начал с нетерпением ждать внуков.

Была у него еще одна любовь — родной завод, родной цех, куда он пришел совсем молодым мастером участка, и вот уже до пенсии рукой подать, а он продолжает трудиться. Цех он считал своим детищем, иногда нервным, нерасторопным, отчего-то злым, тогда в деталях шел брак, появлялись какие-то проблемы. Но Половцев делал все возможное и невозможное, чтобы цех работал как отлаженный механизм. Всех, кто трудился в цехе, Василий Егорович знал по имени-отчеству, знакомился с их семьями, интересовался здоровьем родителей и успехами в учебе детей. Делал он это не для галочки, а потому что понимал, что от многих ситуаций может зависеть рабочее настроение, а если человек без настроения ходит на работу, то никакая работа не клеится. Сейчас его сердце надрывно болело, и никакое прекрасное чаепитие не могло вывести его из удрученного состояния, — в цехе никогда не бывало убийств. Драк за все время его работы не было никаких, ссоры и споры случались, но чтобы такое — нет. Самым прискорбным было то, что убили Федьку Крупинкина, человека, с которым у Половцева были свои отношения.

Когда его, совсем молодого, назначили начальником цеха, директор завода, пожимая при всех руку, сказал:

— Ну, Василий, ты уж не подведи! Мы ставку на молодежь нынче делаем.

В первую неделю наказы ему давали многие, в том числе и режимник, который смотрел каким-то ледяным взглядом и предупреждал:

— Если какие проблемы по нашей части, сразу звони.

— Хорошо. Но надеюсь, что таких проблем не будет.

— Напрасно ты так думаешь. Партия считает по-другому, и ты как молодой коммунист должен понимать, что в цехе нужно проводить идеологическую работу, политику партии. Тогда и с производственной дисциплиной будет получше, чем у тебя в цехе, а то два твоих рабочих в прошлые выходные в парке напились, привод в милицию имеется. Это нехорошо.

Василий хотел было возразить, что ребята обмывали рождение сына, вели себя спокойно, ну а что в парке пили, общественном месте, — непорядок. Милиция вообще могла им только замечание сделать, ведь они все объяснили, но нет, забрали ребят. Половцев посмотрел в колючие глаза режимника и ничего объяснять не стал. Понял, что каждый цех, каждый участок находится под присмотром режима. Понял и испугался.

Половцеву было отчего бояться — его отец отсидел по политической статье пятнадцать лет, повторять этот путь ему не хотелось. Отца потом реабилитировали, посмертно, сказав, что это была ошибка. Но страх, липкий и противный, остался. Поэтому когда буквально через месяц он случайно увидел, что термисты рассматривают зарубежные эротические журналы, он позвонил куда надо — режимнику и сообщил об этом. Василию Егоровичу казалось, что Федор Крупинкин догадался, кто сдал их с напарником Сашкой, потому что смотрел он на начальника с издевкой, хитринкой и постоянно ухмылялся.

— Ну, вы даете, Васильегорыч!

— Сами виноваты, таскаете на участок капиталистические журналы, рассматриваете их.

— Ну, вы даете, — не уставал повторять Федор.

Инцидент с журналами получился не очень громкий, так, маленький пшик, но с тех пор Василий Половцев избегал встречаться глазами с гальваником Федором Крупинкиным. Василий Егорович из-за этого поступка был противен сам себе, но режимник остался доволен, а по тем временам это означало душевное спокойствие руководящего состава цеха.

Все время работы на производстве он держал гальваника Крупинкина на особом контроле: знал, в какую смену тот работает, знал, когда тот женился. Ничего предосудительного в этом «особом взгляде» не было, просто Половцеву было спокойней оттого, что у Федора все хорошо и стабильно. Он даже знал его непростую жизненную историю с пескоструйщицей Машей, про ее любовь с красавцем термистом, потому что жена красавца написала Половцеву письмо о разнузданном и безнравственном поведении пескоструйщицы. На письмо, чтобы оно не ушло куда дальше, надо было отвечать. Он пригласил Машу в кабинет и начал спрашивать:

— Как тебе работается? Устраивает ли зарплата?

— Да, спасибо, все хорошо, — бодро отвечала Маша, не представляя истинной причины внимания начальника цеха. Она так и ушла, думая, какой душевный человек их начальник цеха, для каждого найдет минутку.

Действительную причину он не скрывал в разговоре с термистом Андреем:

— Семья не должна волноваться, когда ты на работе!

— Ну, да, — согласился термист, уже понимая, куда клонит начальник.

— Раз ты согласен, значит, тебе как мужику надо сделать выбор.

— Да че мне выбор делать? Из семьи я уходить не собираюсь, — нагло сообщил красавец. — А Машка сама ко мне привязывается. Я ее на аркане никуда не тянул.

— А раз не собираешься из семьи уходить, зачем Маше мозги пудришь?

— Никому я ничего не пудрю — сама на меня бросается, проходу не дает со своей любовью!

— Правильно, она девчонка молодая, влюбилась в тебя, дурака! Зачем же ты, отец семейства, на это повелся? Ты опытней, старше и не имел права девчонке жизнь ломать! Как дальше работать в одном цехе? Ты знаешь, что твоя жена письма пишет?

— Да знаю, дура-баба! Тоже — что из нее лезет?!

— В общем, давай по-хорошему. Пишешь заявление на увольнение по собственному желанию, работу, мол, другую нашел, более денежную. Иначе, браток, скандал притушить не смогу, а девчонке зачем жизнь портить? Она еще свою любовь найдет. Если не договоримся по-хорошему, буду решать по-плохому, только ты, пожалуйста, тогда не обижайся. Я свое слово сдержу.

Термист Андрей уволился, а Маша через какое-то время стала Марией Петровной Крупинкиной и родила дочь Валерию. Вот и получается у начальника цеха Половцева, что к семейной жизни Федора он тоже имеет отношение.