И унесет тебя ветер - Жан-Марк Сувира

— Добро. Капитан полиции (Мистраль кивнул в сторону Дальмата) снимет ваши официальные показания. Благодарю вас.

Кальдрон, Дальмат и фотограф вышли из кабинета, но Дальмата Мистраль позвал обратно:

— Поль, надеюсь, наедине с приятелем Димитровой вы будете разговорчивей, чем сейчас за этим столом. Припомните, что я вам говорил сегодня утром.

Мистралю хотелось спать. Был уже второй час дня. Зажужжал его мобильник. Сперва Мистралю хотелось сбросить этот звонок в список принятых. Номер был ему знаком, он со вздохом решил ответить.

— Здравствуйте, доктор, какими судьбами?

— Я тут мимо проходил, подумал, может, у вас найдется время со мной пообедать.

— Понимаете ли, у нас подряд столько важных дел…

— Конечно, понимаю. Мы можем далеко отсюда не уходить. А впрочем, я не навязываюсь, можно отложить и до другого дня.

— Не знаю, как у вас, а у меня и другие дни будут явно не спокойней этого! Могу спорить, вы сейчас прямо на набережной Орфевр.

— Да, у входа в здание.

— Хорошо, я иду.

Перед кабинетом Кальдрона Мистраль задержался.

— Венсан, я сейчас иду обедать с психиатром Жаком Тевено. Простите за личные подробности, но я догадываюсь, кто устроил мне эту встречу — вернее, устроила.

— Я, кажется, тоже догадываюсь. Просто она очень за вас тревожится. Не сердитесь на нее. Приятного аппетита!

Тот же день.

Человек вернулся домой медленным шагом. Он все больше и больше терял силы от жары, которой не предвиделось конца. Ему до безумия хотелось позвонить на ФИП, но он знал, что сейчас этот путь перекрыт, что ему навеки запрещено говорить с дикторшами. Он даже чуть было на этом не попался и не сомневался теперь, что эта ловушка там еще стоит. Нужно погодить какое-то время — впрочем, не слишком долго, а потом найти другой способ — например, записаться на экскурсию в Дом радио. А что? Пожалуй, должно пройти. А там он разберется на месте и уже не отступит. Это невозможно. Никогда за всю жизнь вплоть до сегодняшнего дня он не опускал рук.

Будапештская улица была почти пустынна. В витрине секс-шопа крутилась реклама, пара ресторанов, расположенных здесь, ждала посетителей. Человек проголодался, но сама идея питаться где-то, а не дома была ему отвратительна, особенно сейчас. Он представлял себе грязные руки, ворошащие столовые приборы, омерзительные объедки в тарелках.

Вернувшись домой, он заперся на все замки, залпом выпил целую бутыль воды с двумя таблетками тегретола и без аппетита пообедал яйцами, сваренными вкрутую.

Через несколько минут он открыл ноутбук Лоры Димитровой и в который раз перечитал тексты ее статей. Никаких эмоций он не испытывал. Потом в последний раз закрыл компьютер, положил его в прочный зеленый пластиковый пакет, какими выстилают уличные урны, и решил пойти бросить его в Сену, как он уже проделал дважды с компьютерами двух убитых раньше женщин.

* * *

Мистраль и Тевено обедали на открытой веранде ресторана на площади Дофин, в двух шагах от набережной Орфевр. В такую невыносимую жару веранда была почти пуста, как и весь район, обыкновенно так привлекающий гостей Парижа. Теперь туристы предпочитали залы с кондиционерами. Когда Мистраль, переступив порог дома № 36, увидел Тевено в панаме и солнцезащитных очках, придающих ему вид киношного мафиозо с Сицилии, он слабо улыбнулся.

Мистраль не собирался выпытывать у психиатра, не Клара ли стала причиной этого неожиданного совместного обеда. Он чувствовал себя очень утомленным, не имел желания начинать разговор на эту тему и устанавливать между собой и психиатром, который ему очень нравился, четкую дистанцию. Разговор шел совсем о другом: о повседневных мелочах, не вызывающих страстей. Тевено позволил себе только вскользь заметить о здоровье Мистраля. Что он в неважной форме, было видно сразу — Людовик не старался притворяться.

Потом Тевено потихоньку перевел разговор на себя, на свою жизнь, Мистраль слушал молча и рассеянно. Он доверительно, именно это слово употребил потом несколько раз Мистраль, пересказывая разговор жене, поведал, как его, специалиста, мучают тяжелые случаи, которые он не может решить.

В ответ Мистраль рассказал о своих тайнах, о нераскрытых делах.

Врач дал полицейскому выговориться, а потом спросил:

— Вот сейчас, перед выходом, вы мне говорили, что у вас ряд важных дел. Они очень сложные?

— Три убийства. Молодые женщины убиты в своих квартирах. Избиты, задушены, изнасилованы, в лица воткнуты осколки зеркала, на которых лежит салфетка. Вот так. Ну да, дела непростые.

— И в самом деле. Как с версиями?

— Вообще никаких.

— И как вы себя чувствуете, чтобы разбираться с такими делами?

— Не лучшим образом. По-настоящему я вышел на работу только неделю назад. И сразу понеслось на полной скорости, если не сказать больше! Совсем не было времени постепенно втянуться!

— Помню, у вас очень хорошие сотрудники — легче ведь, когда помогают?

— Да, конечно. Сыщиков-одиночек не бывает. Но на самом деле надо понять: мне тяжело, тем более после того, как чуть не отправился на тот свет, взяться за трудное дело, будто ничего не было. Меня все время тащит назад то, что было в прошлом году. Я думаю, наши граждане убеждены, что мы щелкаем как орешки дела одно другого труднее — веселясь да посвистывая, как в сериалах. А на деле совсем не так.

— При таких условиях вы не можете сбросить накопленный стресс.

— Не могу. Уголовные дела лепятся друг к другу, как соты. «Перепрыгивая» с одного на другое, памяти не теряешь. О самых тяжелых вещах люди, которые при этом присутствовали, неизбежно будут напоминать: хоть намеком, хоть взглядом, который понятен только им да тебе, — все это в наших мозгах остается на годы и годы.

— Но ведь должны же вы переключаться — иначе и жить невозможно!

— Это не всегда просто. Через несколько лет это дело опять выплывет, потому что вас призовут на судебное заседание и вы все заново переживете, разъясняя присяжном в присутствии убийцы, который будет за вами следить, как все происходило. А потом его адвокаты скажут, что вы не соблюли такое-то и такое-то процессуальное правило, что признание было получено в результате тридцатишестичасового допроса. Собственно, им за это деньги и платят — чтобы оспаривали нашу профессиональную состоятельность. Вот почему сразу ничего не забывается.

— Да, правда, теперь я понимаю, почему эти слои друг на друга накладываются. Но ведь это, кроме того, создает историю вашей службы, сплачивает людей.

— Да… можно и так сказать…

Полицейский и психиатр замолчали, погрузившись в собственные мысли. Жак Тевено разлил по бокалам холодное розовое вино.

— Людовик, а зачем вы по утрам встаете?