Проклятая картина Крамского - Екатерина Лесина

– Мы в одной лодке… в одной… но все закончилось… – Людмила шла, покачиваясь, не способная управиться со своим телом.

– Только найти…

Она склонилась над столом, упершись в него обеими руками.

– Кажется, меня сейчас стошнит…

В этот момент Людмила показалась настолько жалкой, отвратительной, что человек ударил. Во второй раз убивать оказалось проще. Вот только вид тела, сползшего на ковер, почти скрытого столом, порождал в душе его отвращение столь сильное, что человек оказался неспособен управиться с ним.

И отступил.

Он выронил гантелю, но вовремя вспомнил про отпечатки.

А потом – про перчатки, и значит, отпечатков не будет… Жаль, что не получилось осмотреть Генкин секретер до конца, но что-то подсказывало человеку, что ищет он совершенно не там.

Он прикрыл дверь.

А входную оставил приоткрытой… Пускай…

Письмо снилось.

Буквы аккуратные, выведенные старательно, вдавленные, врезанные в бумагу. Илья даже видел лицо женщины, красивой, пусть и постаревшей до срока, которая склонилась над листом.

А еще видел смутную тень за плечом ее.

Тень оформилась, превратилась в Генку.

– Осторожней, приятель, – сказал тот, голову трогая. – Не только ты найти ее хочешь… а картина-то проклята. Не забывай.

Руки Генки были в крови.

А потом крови стало слишком много, и Илья проснулся.

Танька явилась на встречу без опоздания. Выглядела она уставшей и откровенно старой.

– Перебрала немного, – сказала она, закурив. – С кем не бывает…

Она вчера и вправду напилась, как-то слишком уж быстро. А напившись, потребовала, чтобы Илья отвез ее домой. И там, в такси, она плакалась, что теперь осталась совсем одна.

– Что будем делать? – поинтересовался Илья, который и вправду не представлял себе, с чего именно начать поиски.

Письмо?

Чье письмо? И почему оно так важно?

Танька знает ответ, должна знать, только почему-то не спешит знанием этим делиться.

– Мне эта звонила… Маринка… Генкина гражданская. – Танька пила минералку большими глотками. И очки солнечные не снимала. – Людку нашли. В Генкиной квартире. Голову разможжили. Представляешь?

Илья закрыл глаза. Представлял ли он? Странно. Только вчера с Людмилой разговаривал, а сегодня ее уже нет. Голову разможжили.

– Гантелей, – зачем-то уточнила Татьяна. – Пока наши на поминках гудели… Соседка ее нашла.

Людмилу было жаль… и все-таки… В ресторане сидели почти до девяти вечера… затянулись поминки. Еды было много, выпивки и того больше, и, кажется, вскоре собравшиеся вообще забыли, зачем собрались.

Пили.

Ели.

Выходили покурить… а ресторан, если подумать, недалеко от Генкиного дома. Дворами если идти, то минут десять ходу…

– А ведь и Маринка могла бы прибить, – Танька подумала о том же, – выйти тихонечко, тюкнуть Людку и назад.

– Зачем ей?

– Откуда я знаю… Пусть полиция разбирается.

Куда интересней было, что Люда делала в опустевшей Генкиной квартире. Хотя… может, пленки искала? Или те снимки, которые ей жизнь испортили. На похоронах пыталась, но Илья помешал. А тут удобный случай, все в ресторане, и квартира стоит пустой.

Ключи?

Если память Илье не изменила, ключи висели в прихожей, несколько связок… Что стоило взять запасную, когда Людмила поняла, что просто так кабинет обыскать не выйдет. Сняла. Сунула в карман. Дождалась момента, когда поминки дойдут до той стадии, что всем будет плевать на ближнего своего… Никто не заметит ее отсутствия.

Ушла.

Дошла. И… что дальше?

Обыскала кабинет? А там ее застали… вдова? Нет, вдове убивать Людмилу точно незачем. Даже если эта вдова повторила Людмилин фокус и выбралась из ресторана незамеченной. Но… квартира-то не Людмилы, у гражданской жены всяко прав больше, чем у бывшей одноклассницы.

Зачем убивать?

– Ты про картину подумал? – Татьяна прервала нить размышлений, и Илья поморщился. Ему казалось, что он уловил кое-что важное, но… показалось.

Не иначе.

– Нет.

– Плохо, Ильюшечка. – Ему погрозили пальцем. – Так я могу подумать, что ты от работы увиливаешь…

– Танька. – Илья испытывал преогромное желание взять недопитую минералку и просто-напросто вылить ее на Танькину голову. – Ты сама понимаешь, насколько все это… безумно! Что ты от меня хочешь? Картину найти?! Да я уверен, что Генка с этой картиной вас на деньги разводил… и не существует ее вовсе! Не существует.

– Не ори, Ильюшечка…

– А если и существует, то с чего ты взяла, что я ее найду? Я кто? Я занимаюсь проблемами цифровой безопасности! Я не искусствовед! Для меня все это… Да мне проще нанять кого-нибудь, чтоб намалевал похожую, но тебя ж не устроит!

– Ильюшечка. – Татьяна вздохнула. – Ты ведешь себя, как маленький.

– А ты, значит, большая… Двоих уже убили. Хочешь стать третьей?

Танька не спешила с ответом.

Сидела.

Молчала.

Постукивала крашеным ноготком по бутылке с минералкой.

– Это письмо, которое ты прочитал, писала моя прапрабабка… Написала, но не отправила. Его не продали лишь потому, что казалось, будто ценности оно не представляет… Там, в папке, другие письма лежали. Есенина… и черновик стихов Маяковского… и даже Блок был. Ахматова… много чего. Мой прадед был очень интеллигентным человеком, со многими переписывался. Хранил. А бабка это наследство берегла… Думала, что однажды создаст музей… и письмо вот то положила для порядку… Тоже не поняла, насколько оно ценно… а Генка понял. Он был на редкость сообразительной сволочью. Умел видеть то, чего не видят другие. Матрена Саввишна… Мисюкова, точнее, Мизюкова… Ему хватило двух этих имен, чтобы понять… Все думали, что кандидатскую свою он купил, но это не совсем так. Он над ней и вправду работал, просто в какой-то момент потерял к ней интерес. А вот знания остались… и легло все, понимаешь? Одно к одному легло… Что ты вообще об этой картине знаешь? – Татьяна встала. – Пойдем.

– Куда?

– Куда-нибудь. Мне на ходу думать легче. Да не стой ты столбом! Ильюшечка, мы ведь, кажется, обо всем договорились?

О чем?

О том, что он, Илья, становится исполнителем странных Танькиных желаний? Или о том, что теперь обязан прыгать по малейшему движению ее мизинчика…

Они вышли из кафе, и Танька поправила темные очки, поморщилась:

– Солнце раздражает.

Солнце было слабым. Вообще нынешний день не задался как-то, смурной, наполненный каким-то предчувствием дождя. И значит, добавится сырости и грязи.