Проклятая картина Крамского - Екатерина Лесина

– Я так устала! – искренне сказала она, коснувшись щеки супруга. Тот дернулся и… ничего не ответил. А еще намедни, когда Матрена пожаловалась на усталость – притомилась она целый день с латынью сражаться – он сел рядом и сам учить принялся… и еще велел чаю подать, хоть и время было неурочным. – Никогда не думала, что подобные вечера так утомительны! Еще немного, и я бы прямо там упала… а ты ушел…

Легкий упрек.

И вздох.

Обнять его, упрямого, набравшего в голову всяких глупостей… и думать не стоит, откуда возникли они, ежели вспомнить Амалию, которая от Давида ни на шаг не отходившую.

– Бросил меня одну и с ними…

Она не обвиняла, нет, слегка укоряла и жаловалась… В конце концов, он сам ведь ушел. А она? Разве она могла покинуть гостей? Неужели бы одобрила сие графиня Бестужева? Не она ли твердила о долге хозяйки, о том, что Матрена обязана каждому уделить внимание…

А теперь ее за то и упрекают.

Давид вздохнул.

– Извини.

– Мне было так страшно. – Матрена смотрела на мужа снизу вверх и надеялась, что во взгляде ее достаточно обиды, чтобы она не осталась без внимания. – Я постоянно боялась оступиться! Сделать что-то не так… Сказать не то…

– Ты была прекрасна, – со вздохом признал Давид.

– Я… им понравилась?

– Даже слишком.

А это уже ревность. Надо бы радоваться, что есть она, следовательно, муж любит. И прежде осознание этой его любви, а с нею и власти над Давидом, Матрену радовало, ныне же вызывало лишь досаду.

– Мне так тебя не хватало… – Матрена прижалась к мужу. – Больше не бросай меня… пожалуйста…

– Никогда. Клянусь.

Пустая клятва, но пускай, если ему станет легче.

– Завтра мы уедем, – добавил Давид, гладя жену по волосам.

Жену ли?

Кто эта совершенная женщина? Его ли Матрена, наивная и хрупкая, чудесная, как сказка… Куда подевалась она? Откуда взялась эта великосветская красавица, которую и вправду приняли… И почему-то осознание сего преображения Давида не радовало.

– Куда?

– В загородное поместье… Матушка считает, что тебя слишком рано выводить…

– Матушка, – странным тоном промолвила Матрена Саввишна. – Ежели матушка…

– Тебе стоит отдохнуть… и еще немного поучиться… Высший свет… неоднозначен. Порой неосторожное слово может спровоцировать скандал… а ты…

– Неосторожна в словах? – Матрена отстранилась.

– Немного. Твои поклонники… Это, конечно, естественно, что у красивой женщины имеются поклонники, однако…

Он запнулся, не зная, как объяснить. Слишком тонка грань, зыбка… и разве ему самому не доставляло удовольствие дразнить чужих мужей…

– Ты думаешь, что я… – Матрена задохнулась от возмущения.

Она очень надеялась, что возмущение это выглядит достаточно искренним. Старуха, значит… и Амалия, конечно, Амалия… Старуха рада будет спровадить Матрену подальше. Будь ее воля, она вовсе не выпустила бы Матрену из этого загородного поместья… а Давид и рад.

Ревнивый дурак!

Матрена не для того выбралась из одной деревни, чтобы оказаться в другой!

И что же делать?

– Нет, что ты… Конечно, нет. – Давид испытывал угрызения совести, потому как теперь подозрения его ревнивые выглядели и вовсе глупыми. – Но… послушай, дорогая… Тебя, пользуясь твоей наивностью, легко скомпрометировать… и тебе не хватает опыта. Знаний.

Он отпустил жену.

За городом им будет хорошо. Она вернется, та прежняя Матрена, которую он некогда полюбил. Сбросит эту неудобную маску, которая по неопытности ее маскою и выглядит…

– К следующему сезону мы вернемся…

…Нет, не желает она ехать… Не теперь, после собственного триумфа… Это несправедливо, но… Разве есть у нее выбор?

Пока нет.

Пока.

Человек крался.

Он точно знал, что квартира пуста, но все равно крался… Казалось, вот-вот дверь откроется и выглянет какая-нибудь любопытная старуха. Станет вопросы задавать.

У человека есть что ей ответить. Он вообще здесь по праву.

Но его запомнят. Расскажут кому… Нет, внимание сейчас ни к чему, но уж больно случай удобный. Все на похоронах. На поминках. Пьют за упокой Генкиной души, пусть горит он в аду, как и заслужил этот ублюдок.

Человек очень надеялся, что ад есть.

Он остановился перед грязной обшарпанной дверью.

Ключи из кармана вытащил. Только бы не сменил замок, с Генки бы стало. Но нет, попытки с третьей тот открылся, словно даже теперь Генка продолжал пакостить.

В прихожую человек скользнул бочком. И дверь прикрыл. Разуваться не стал… Он заглянул в зал.

Пусто, и хвоей пахнет. Стоят табуретки… В спальне та же пустота, равно как и в кабинете Генкином. Человек задернул шторы и только после этого включил ночник. Огляделся… а давненько здесь не убирали. Впрочем, Генка никогда не умел поддерживать порядок.

Ничего.

Все закончилось. Все почти закончилось…

Надо лишь найти письмо… и другие бумаги. Без письма никто не поверит… и где этот паразит его хранил? Человек принялся открывать ящики секретера один за другим.

Счета, перехваченные резинкой.

Кассета старая, от видеомагнитофона… и какие-то железяки, не то часы разобранные, не то что-то еще, главное, к бумагам отношения не имеющее…

Пленка в черном футляре… человек наскоро просмотрел ее, поморщился – никогда он не был любителем подобных забав… Письма, но не те…

– Что ты здесь делаешь? – Этот голос заставил человека вздрогнуть.

Отпрянуть.

Обернуться.

– Т-ты…

Людмила стояла, загораживая проход.

– Я…

Она была безобразно пьяна. Нет ничего более уродливого, чем пьяная женщина… а она… с трудом держится на ногах. Помада размазалась, тушь растеклась. На лице отвратительная гримаса. И само это лицо на маску похоже.

– Вот как оно… А чего тайком? Хотя… какое мне дело? – Она сама себе ответила. – Никакого… П-пусти… Я здесь сама…

Человек отступил.

И наклонился.

Гантеля лежала на полу, почти скрытая под столом… килограммовая, Генка ее вместо пресса использовал. В руку легла хорошо.