Проклятая картина Крамского - Екатерина Лесина

Пусть будет дружба… Маменька, конечно, не одобрит… Маменька не устает повторять, что годы Амалии проходят и в самом скором времени она утратит последних своих поклонников. Маменька будет настаивать на замужестве, а папенька… Папенька разрешит поступать по-своему.

– Стоит рискнуть? – поинтересовалась Амалия, убирая зеркальце в ридикюль. – Если подумать, шанс у меня имеется… и неплохой…

…В этом она убедилась в самом ближайшем времени, лично познакомившись с будущей графиней Бестужевой… Несомненно, Матрена Саввишна была красива.

Нет, не так, она, Матрена Саввишна, которую Амалия возненавидела искренне и от души, была оглушающе, невозможно красива. И красота эта завораживала.

Ее лицо.

Ее повадка, такая, которая пристала урожденной дворянке, а никак не холопке… Ее речь и само звучание ее голоса… Его хотелось слушать и слушать…

– Я надеюсь, мы станем подругами, – сказала Амалия, от души уповая, чтобы великосветская маска, тренированная многими балами, и ныне не подвела. – Так отрадно знать, что Давид наконец отыскал ту единственную, о которой столько лет грезил…

Она что-то отвечала.

Вежливое.

Ничего не значащее… улыбалась… и чувствовала себя, вероятно, победительницей. Но вот… Неужели все эти мужчины, что вились вокруг графини, и вправду столь слепы? Не видят ничего за фасадом невероятной этой красоты?

Блеск глаз заслоняет их пустоту?

И то змеиное довольство, затаившееся на дне их?

Не видят… не слышат… и знать не хотят… Распушили хвосты, кланяются, спешат заверить прекрасную Матрену Саввишну в своей преданности и любви. А она кокетливо вздыхает… Трепещут ресницы, румянец вспыхивает на смуглых щеках… и главное, что ей по душе этот всеобщий восторг.

А Давиду?

Он держался в тени и выглядел… Отнюдь не так выглядел, как должен бы выглядеть счастливый супруг.

– Твоя жена прелестна, – сказала Амалия и была удостоена раздраженного взгляда. – Ты только посмотри… По ней невозможно сказать, что рождена она была в деревне.

Уголок губы Давида дернулся.

Раздражен? Хотелось бы знать, что именно столь сильно задело его. Упоминание ли о деревне, о которой ему напомнят не раз и не два… или же внезапная популярность его супруги?

– Ревнуешь?

На правах старого друга, которые Амалия, подумав, решила оставить себе – в конце концов, чужая свадьба еще не повод отказываться от собственных привычек, – она могла говорить, что думает.

Давид вздохнул.

– Она… красива.

– Несомненно – Амалия ныне выглядела обыкновенно, и это, пожалуй, стоило ей немалых усилий. Отчего-то маменька уверилась, что нынешний визит должен наглядно продемонстрировать Бестужевым, сколь неверный выбор они сделали.

– И… наверное, ей все внове… Она так наивна!

– Прелестно наивна, – согласилась Амалия. – Предупреди ее, дорогой, что этим франтам не стоит верить. Глупцы и фаты… Ты только посмотри на Вяземского! Как пыжится… А между прочим, он помолвлен… С другой стороны, кого и когда это останавливало?!

– Что ты такое говоришь!

Какой гнев!

А следовательно, говорит Амалия именно то, о чем он сам думал… Вяземский был хорош. Молод, моложе Давида… Красив. Обаятелен.

Ловелас.

Некогда он и Амалии уделял внимание, но скорее уж по привычке, нежели из стремления завести роман. Он как раз предпочитал женщин замужних, связь с которыми была бы безопасной…

– Воркует, словно голубь…

Вяземский не отходил от Матрены Саввишны ни на шаг… улыбался… шутил, и, надо полагать, удачно, если она смеялась…

– И Грушевский рядом… но этого бояться нечего. Непроходимо глуп. И семейное состояние не способно исправить этого маленького недостатка…

Давид молчал. Но слушал… Хорошо, пусть слушает… и, быть может, поймет, насколь опасно иметь красивую жену…

Матрена была на вершине.

Ах, могла ли она, рожденная в крестьянской избе, проданная матушкой в услужение, решившая было, что жизнь ее предопределена до самой смерти, предположить, что однажды все переменится?

Ее первый бал… Не бал даже, просто званый вечер, для балов Матрена Саввишна еще не готова, если верить свекрови… Пускай себе старуха злобствует, ее недовольство ныне лишь в радость.

Матрена Саввишна смеется.

Счастлива она!

Несмотря ни на что, она счастлива!

Здесь и сейчас… Ах, как кружится голова! Не то от шампанского, которого ей дозволили выпить два бокала, – ей-богу, следят, как за дитем малым! Не то от обилия свечей и хрусталя… белизны и золота! Великолепия, которое прежде ей и представить было невозможно…

Сбылось!

Все сбылось!

И платье, краше которого не бывает.

И сама она, не холопка Матренка, но будущая графиня Бестужева… и поклонники… множество поклонников… и зря старуха кидает такие ледяные взгляды. Небось полагала, что Матрену не примут? А приняли! И с восторгом… Нет, женщины, конечно, были холодны, но то происходит единственно от зависти. А мужчины, те искренне выражали свой восторг… Давид, правда, мрачен, как и матушка его… а та толстоватая девица с блеклым лицом не отходит от него ни на шаг.

Амалия…

Конечно, Матрена Саввишна знает, кто такая Амалия… и знала, даже если бы свекровь не прожужжала этою Амалией все уши, рассказывая, до чего она мила, воспитана и идеальна… прочила ее Давиду в жены… Но теперь-то поздно… Непонятно только, что понадобилось этой девице подле Давида сейчас…

Гадости рассказывает?

Из мести?

Пускай… Матрена подумает об этом завтра, а ныне – ее вечер.

Но вечер, как и все иные вечера, хорошие ли, плохие, закончился… Было немного жаль, хотя Матрена, несомненно, устала. Оказывается, нелегкое это дело – быть хозяйкою бала… Ладно, пускай и не бала, и не совсем хозяйкою, но все равно…

И, поднимаясь в комнаты свои, она думала единственно о том, как избавиться от платья, которое больше не казалось таким уж чудесным, но было тяжело и неудобно. Горничная вытащит из волос шпильки, пройдется по тяжелой копне щеткой, изгоняя и усталость, и головную боль…

Вместо горничной Матрену Саввишну ожидал супруг. И был он мрачен… Вот ведь не хватало! Матрена Саввишна вовсе не настроена была на ссору…