Тысяча лун - Себастьян Барри

Теперь мы гадали не только о том, что случится с нами, но и о том, какая судьба ждет полковника Пэртона. Ходили слухи, что ополчение распустят.

Потом в городе арестовали вольноотпущенника Имре Гримма – Розали его знала, он выступал на собрании Бюро вольноотпущенников. Он якобы напал на хорошенькую жену одного саквояжника. Аврелий Литтлфэр даже судейской мантии не стал надевать. Толпа граждан выволокла Имре Гримма из тюрьмы. Джону Перри велели принести переносной кузнечный горн. Развели огонь и подвесили Имре Гримма над горном на длинной цепи. Отрезали ему пальцы, чтобы он не мог вскарабкаться наверх. И разные другие части тоже отрезали. Весь город пришел поглазеть. И дети тоже. Когда он умер, не скоро, обугленное тело разделили на сувениры.

– Теперь мы точно граждане дьяволовой страны, – сказал законник Бриско.

Вскоре мы узнали еще кое-что. Шериф Флинн ушел с поста, собрал пожитки и уехал с женой во Флориду, в город Джексонвилль. Таинственная беда, с которой он боролся, оказалась болезнью жены. Она давно была чахоточная, а теперь доктор сказал, что еще одну зиму в Теннесси она не переживет. Мне было странно, что шериф просто так взял и вышел из моей жизни, но при этом я радовалась, что он настолько сильно любит свою жену. И все же у нас стало одним союзником меньше в борьбе против засилья Литтлфэра и ему подобных. Законник Бриско сказал, что шерифа еще и припугнули – обещали убить, если он не запоет другим голосом. Угрозы содержались в подметных письмах без подписи. Законник Бриско заявил, что их писал не кто иной, как наймиты Литтлфэра.

– Истинный homo sacer[6], – выразился Бриско. – Его бы объявить вне закона. А его судьей назначили.

Когда он такое говорил, меня всегда колола тревога за Пег. Ведь она была порождением этого хаоса.

Затем мы узнали, что шерифом выбрали самого Фрэнка Паркмана, хотя он, как выразился Лайдж Маган, был всего лишь мальчишкой. Джону Коулу это казалось странным – ведь Фрэнк Паркман так часто ездил помощником с шерифом Флинном, и можно было подумать, что они единомышленники. Видимо, это не так. Но в те смутные времена ни в одно сердце нельзя было заглянуть, ни одну душу – испытать до конца.

– Видно, покуда мы не вернем негров в рабство и не отменим последствия той войны, хозяйство в Теннесси не расцветет, – сказал законник Бриско, не обращаясь ни к кому в особенности.

В эти странные времена, возможно, лишь Пег хранила нас от злобных нападений. Она не знала грамоте, и я вызвалась написать под ее диктовку послание к Заку Петри, гласящее, что она в добром здравии и «надеется скоро его навестить». Неизвестно, по какой причине, да мы особо и не старались выяснить – смысла не было, – к нам так и не явилась толпа линчевателей с убийственными намерениями. Было ужасно странно писать письмо, которое начиналось словами «Дорогой мистер Петри».

Мы горбатились на полях, а законник Бриско теперь еще более вызывающе возводил новый дом.

Бриско не собирался ограничиваться домом. Однажды, прекраснодушным летним днем, он пришел поговорить с Лайджем. Мы сидели на веранде, в милосердной тени. Пег опасалась законника и старалась держаться от него подальше – вот и теперь, увидев его, она взяла ружье и пошла в лес, думая, может быть, подстрелить что-нибудь на ужин. Законник сказал, что написал в Нэшвилль, в колледж для негров, и это факт, что любой желающий может там учиться. Он сказал, что у них есть негритянский оркестр, который ездит по стране, собирая деньги для колледжа, и что Теннисон с его сокровищницей старинных песен может там пригодиться. Розали слушала с круглыми глазами.

– Мой брат, он не может ехать, он раненый, – тихо сказала она. Теннисон был где-то за домом, но, может быть, она точно не знала где. Его старый стул в углу веранды пустовал.

– Я говорю за него, потому что он едва-едва сам за себя может говорить, – сказала Розали, отбивая подачу.

Но Теннисон креп день ото дня. Мы снова слышали, как он поет за работой. У него в запасе было множество песен, не только старых, душевных, под которые удобно работать. Я очень любила, когда он пел «Славный цветок дружины»[7]. Речь к нему полностью вернулась, что бы там ни говорила Розали. Конечно, Лайдж это считал попросту чудом, но Теннисон был ему отчаянно нужен как работник на ферме. Мы и так-то работали на износ, от темна до темна. Благородный труд, но все же на износ.

– Не скажу, что вы меня сильно обрадовали, – сказал Лайдж.

– Нам надо убрать его подальше от опасности, – пояснил Бриско. – Здесь, в округе Генри, ему небезопасно находиться. Да, милостивый государь, небезопасно.

Законник Бриско был еще багровей, чем раньше. Словно некий великий жар воспламенял его постоянно. Последние слова Бриско произнес с напором праведного гнева, который я в нем так хорошо знала. Так он гневался, когда с его идеями не соглашались. Но законник Бриско умел также перешагнуть через этот гнев и оставить его позади, ибо гнев ничего не стоил, как беззубая змея в траве.

– Я не хочу осложнять вам жизнь, но этого человека надо убрать отсюда, вот что.

– Мы все в одинаковой опасности, – сказал Лайдж тихо, как говорят правду.

– Позвольте мне сказать, – я решила, что пора открыть тайну. – Я слышала, что это не Петри, а полковник Пэртон избил Теннисона.

– Где ты это слышала, Винона? – спросил Томас Макналти.

Даже Джон Коул засмеялся, будто более безумных слов не слышал уже давно.

– Прости, Винона, – сказал он, – но очень уж неожиданно ты это.

– А может, она верно слышала? – заступился за меня Томас Макналти.

Как раз тут из-за угла хижины вышла Пег со связкой битых кроликов за спиной. Она выглядела совершеннейшей дикаркой – с длинными черными волосами, с ружьем и болтающимися бедными, лишенными жизни кроликами. Законник Бриско кивнул ей. Он про нее ничего не сказал. Но глядел на нее своим особым взглядом, искоса, наклонив голову.

– Я лучше пойду. Такому старику, как я, в жару тяжело.

И он пошел к коляске будить лошадей, одуревших от зноя.

Розали тихо плакала, не трогаясь с места.

Будто мало нам было угрозы потерять Лайджа, теперь еще и Джон Коул слег с той болезнью, что на него нападала время от времени. Он слег в совершенно буквальном смысле слова – потерял сознание, возвращаясь однажды с поля, и Томас Макналти с Теннисоном отнесли его в спальню, будто раненого воина. Лицо его было белее лилий. Длинный, тонкий, он свисал с рук, как тряпка. Его взвалили на кровать. Все знали: ему ничем не помочь, надо только ходить за ним и ждать.

Мы уже обрéзали нижние листья табака, вывалянные в песке. Мы с Пег срезáли их тесаками, а Лайдж и Томас таскали в телегу. Нижние листья бывают тяжелые, как камни, и при сборе случается немало трудной работы и немало крепких словечек. Пег, может, по весу потянула бы лишь на половину девушки, но она была сильная, клянусь. Она могла бы побороться с горным львом, и тогда он пожалел бы, что высунул нос со своей горы.