Тысяча лун - Себастьян Барри

Шаг за шагом я осматривала землю в поисках ружья, хоть и знала, что здесь его, скорее всего, нет. Но я помнила слова Лайджа Магана о том, что Уинкл Кинг – отъявленный лжец. Особенно интересно было место, где медведица продемонстрировала нам свое превосходство. Мне показалось, я вижу признаки ее дел, и снова ощутила, как внезапно и странно было стоять так близко от нее. Винтовки тут не было ни следа.

Лагерь Зака Петри в миле или двух отсюда, точно не больше. Стоят ли там теперь часовые? Скорее всего, жители поселка удвоили бдительность. Возможно, что меня застрелят даже без предварительного окрика. Я вся подобралась, стараясь и мула сложить во что-то маленькое. Я вытащила дамский пистолетик из штанов и подняла на изготовку, хоть такое оружие и выглядело смешно. Кем считает меня Пег – другом или врагом? Она вывела меня на дорогу, но почему? Потому что я не дала ей утонуть? Или по какой-то иной причине? Потому что мы обе индейской крови? Потому что… Я не знала почему. Она не попыталась повидать меня или переправить весточку, хотя, скорее всего, то и другое было невозможно. Ну что ж, я собираюсь ее увидеть и вернуть ей платье. Я снова представила себе, как она шла в поселок, сверкая голым задом из-под лохмотьев погибших Томасовых штанов. Я чуть не расхохоталась от этой мысли, но вдруг дернула мула за уздцы. Что-то шевельнулось в кустах, но не птица с ярким оперением. Что-то… и вдруг, будто из пустоты, на тропе возникла Пег. Только что ее не было, и вот она. В буром платье из грубой ткани, босиком.

– Чего это тебя занесло в страну разбойников? – спросила она. – С этим дурацким пистолетом.

– Я…

– Тебе повезло, что я не часовой, а то была бы ты сейчас мертвый индеец.

– С какой стати они застрелят мальчика на муле, даже не узнав, зачем он приехал?

– Застрелят.

– Да, я знаю. Так уж повелось. Но вместо этого – вот она ты.

– Угу, вот она я. Я, которую ты спасла. Я, которая тебя подстрелила. Как плечо?

– Зажило быстро, хорошо.

– Я слыхала, какой-то дурак притащил тебя к парню, который тебя тогда обидел?

– Это я думаю, что он меня обидел. Но не помню.

– А я думаю, что помнишь.

– У меня два пункта, – сказала я. – Вот твое желтое платье, отстиранное от крови. И еще я страстно желаю заполучить обратно ту винтовку, с которой ты меня видела, потому что она не моя, а принадлежит Теннисону Бугеро.

– Ты приехала в такую даль для того, чтобы отдать это старое платье?

– Еще и для того, чтобы тебя повидать и поблагодарить.

– За что?

– За то, что вывела меня на дорогу.

– Ты подала мне руку, когда я висела на кусте и чуть не утонула, так что мы с тобой квиты. Моя жизнь в обмен на твою. Тебе не обязательно было сюда ехать и со мной встречаться.

– Я приехала, чтобы тебя увидеть, потому что… потому что мне нужно было тебя увидеть, вот и все.

– Я такого сроду не припомню, чтобы кому-то нужно было меня увидеть. Черт побери. Сроду. Может, ты замышляешь меня убить? Может, в тебе сидит желание докончить то дело, что ты делала, когда я тебе помешала?

– Ну, это неправда. А по правде, я сама не знаю, зачем приехала. Тебе не случалось что-нибудь сделать, не зная зачем?

– В чем загадка жизни? Туда-сюда, то да се, а для чего – и сами не знаем.

Я расхохоталась под сквозящим пологом неба и леса. И вдруг подумала: сколько в Америке людей? Тысячи и тысячи. И вот мы тут, двое из этих тысяч, и одна не знает, зачем сюда явилась, а другая не ведает даже, зачем вдыхает и выдыхает. Но что-то в этой загадке само жаждало разрешиться.

Я просто глазела на нее. Что я думала, что чуяла? Не думала ли я, не чуяла ли, что она вроде лекарства? Безумная мысль, но не врачует ли Пег сама по себе, одним своим видом? Без сомнения, у доктора Мемухана Тарпа есть облатки и пузырьки от многих болезней и хворей. Так что же за микстура эта Пег, и от чего она помогает? Буду честной. Она была для меня вроде призрака, внезапного явления чего-то. Я ощущала жар ее кожи под грубой тканью. Только протянуть руку, потрогать. Ее легкое длинное тело, темные ноги, худые руки, лицо, говорящее о самой лучшей причине, по которой в мире тянется вся эта катавасия со страждущим человечеством. Предметы вокруг нас на самом деле не просто красные, зеленые, синие – в них есть переходы и оттенки цвета, ускользающие от попыток их назвать. Вот такого цвета была и Пег. Посадка зеленых глаз, маленькие склоны смуглых щек, густые черные волосы, заложенные за уши, дивный рот, будто нарисованный каким-то утонченным богом… не говорю ли я в тайной глубине своей души, не думаю ли в тайной глубине мыслей, как мужчина? Ну, в таком случае удачно, что я в мужской одежде.

Будто слыша мои мысли, она сказала:

– Вижу, ты раздобыла другие штаны. Не скажу, что в тех было приятно гулять. Видала бы ты, как я возвращалась в лагерь. В одной рубашонке, как дитя. Все хохотали до слез.

Тут я опять засмеялась.

– Короче говоря, мне сказали, что винтовка у вас в лагере.

– Ну что ж, пойдем да посмотрим.

– Думаешь? Возможно, Уинкл Кинг продал ее вашему главному, мистеру Петри. Так что не знаю, захочет ли он ее просто взять и отдать.

– А ты как собиралась ее заполучить?

– Я собиралась ее украсть.

– Ну, это всегда дело верное, – сказала она и тоже расхохоталась.

Ближе к лагерю часовые стояли через каждую сотню ярдов. После рейда полковника Пэртона мятежники перешли на военное положение.

– Виски! – кричала Пег на подходе к каждому пикету.

Конечно, это был пароль. Я спешилась и вела усталого мула в поводу. Добравшись до ручья, мул втянул в себя неимоверно много воды. Его было не сдвинуть с места, пока он не напился. Пег смотрела на него.

– Ну ты, тварюка, и пьешь, – дружелюбно заметила она, гладя мула по темно-гнедой шее; судя по тому, как он передергивал мышцами, ему это нравилось.

– Лучший мул, какой у нас был за все время, – сказала я.

– Ты ведь на нем ехала в прошлый раз, когда я тебя подстрелила, верно? Если б я знала, что это ты, Винона Коул, я б не стала в тебя стрелять.

– Да ну? Ну, я бы тебя застрелила, если б смогла, так что разницы никакой.

Мы просто смотрели друг на друга. Чего проще. Я косилась на поселок – пять-шесть хижин. Много лошадей привязано под деревьями. Может, они думают о том, что скоро им начнут докучать летние мухи. И тогда придется мотать изящными головами и хлестать хвостами, наподобие странных механизмов в больших часах из плоти. В лошадях и мулах есть что-то такое, что трогает человека за сердце. Славные Божьи твари. Стирки на этот раз не было, зато в лагере шла суета. Даже мятежникам порой приходится кашеварить. Смотря как посмотреть, но все кругом мне чем-то напоминало рай. Птицы не за Союз и не против, а потому они щедро свистали и перекликались. Музыка птиц. Я думаю, все происходит от нее – танцы простых деревенских жителей, старинные песни, что разом врачуют и тревожат сердце. Я хочу объяснить, что чувствовала в тот момент, потому что, кажется, до того дня мне мало этого чувства перепадало. Я знаю, что, глядя на Томаса с Джоном Коулом, ощущала надежность и заботу. Я бы засвидетельствовала это в любом суде, Божьем или человеческом. Перед самóй Великой Тайной[5]. Я бы подробно рассказала, как они для меня трудились и что делали ради меня, все равно как для родной дочери. Я была осколком, оторванным листком, унесенным ветрами с равнин. Все, чем мы были, было стерто с лица земли. Без Томаса и Джона меня, возможно, ждало бы лишь то, что законник Бриско называет погибелью, – смертный приговор с немедленным исполнением. Я могла умереть с голоду, как иссохшие луговые собачки, чьи высушенные трупики попадаются среди люпинов и трав. Значит, то была разновидность любви. При взгляде на Джаса Джонски у меня никогда не возникало никаких особых чувств – разве что мне было очень любопытно знать, каковы на вкус его поцелуи. Но этого я так и не узнала. Зато при взгляде на Пег у меня ноги словно обдавало огнем. В животе становилось тепло, и я возносила бесконечную хвалу Великому Духу за то, что Пег сотворена и помещена на землю, жить. Рядом с ней мне казалось, что я стою на самой быстрине посреди реки.