Тысяча лун - Себастьян Барри

Но где-то в глубине этого счастья мелькала мысль о том, что, может быть, опасно тащить Пег на ферму Лайджа. Возможно, Пег тоже так думала, но ничего не сказала. Она переняла мое настроение, и казалось, что даже лесные птицы поют в согласии с нашим счастьем.

Как долго я носила в себе эту тяжесть? Я даже забыла, каково это, когда у тебя легко на сердце. В конце концов, мне еще и восемнадцати нет, кажется. Я не знала. Я родилась в полнолуние месяца Оленя. Почему-то теперь, когда за спиной у меня сидела Пег, мне казалось, что я возвращаюсь не только в тихую гавань, какой стала для меня ферма Лайджа Магана, но и в другое защищенное место. Куда-то далеко, на равнины, про которые мы не знали, зовутся ли они Небраской или Вайомингом, но думали, что это земля нашего сердца и наш дом, которым мы будем владеть вечно. Где я девочкой сидела в безопасности, с матерью и сестрой, под покровом типи, на котором снаружи и внутри были нарисованы магические знаки для защиты. И травы вдаль на все стороны света, и порою дальний гром от пробегающего стада бизонов или неслышный гром люпинов, лиловых и синих сгустков огня. Конечно, я не телом туда возвращалась. Лучше сказать, что ощущение первородной свободы вернулось ко мне, прилетев через возделанные и невозделанные акры земли меж мной и Вайомингом. Потому что судьба позволила мне найти «спенсер» Теннисона.

Мы уже приближались к вечеру, когда все цвета обретают простоту в сердце, все бурое растворяется и остается лишь один мрачноватый коричневый оттенок и вся гамма синих. Я будто ни разу толком не видела Теннесси и теперь вглядывалась в него впервые. Это Вайоминг, земля Пег и ее племени. Может, оставшихся чикасо и можно было по пальцам пересчитать. Но она сама по себе казалась мне целым народом. Ее красота была как легион толпы.

Но как сказать об этом Томасу и Джону Коулу? Я не знала.

Я знала, что они, может быть, сейчас боронят, полют сорняки меж рядов табака. Несмотря на воскресенье. Вдали от надзора проповедников и священников. В день Господень в Теннесси даже волосы не стригли, но сорняки и гусеницы-бражники не соблюдают Божьих дней. Церковь бражника – вкусные нижние листья табака. Может, Лайдж Маган сейчас обрывал цветки с табака или подвязывал растения, рискуя штрафом в два доллара с полтиной. Может, Розали и Теннисон терпеливо обирали гусениц, чтобы не бросать Лайджа одного на позор. Может, дикие звери, проходя незримо краем поля, понимали неотложный зов посевов, а солнце уже так ослабело, что тающий лес посерел и застрекотали кузнечики. Пилят на сломанных скрипочках, как однажды выразился Томас Макналти. Я не знала. Я не знала. Это было счастье – не знать ничего, кроме трусцы мула и рук Пег, так крепко вцепившихся в меня, что я боялась – она порвет мне рубашку. Тепло ее тела, время от времени льнущего ко мне, было так радостно, что я боялась – она порвет мне сердце. Порвет и починит, и все это на протяжении одного вздоха.

Воскресенье – подходящий день для чудес. А может, и нет. В нашем детском восторге таились маленькие живучие семена тревоги. Чем ближе мы подъезжали к знакомым лесам и полям, тем сильнее, казалось, даже мул волочит ноги, словно бедняк, идущий на виселицу – поначалу-то он, может, и бодро двинулся в путь. Желая держаться храбро, ибо страх – плохой слуга. Согрешила ли я против своих родителей, отправившись снова к опасностям лагеря Петри? Не обличив себя в этом преступлении, как я объясню, кто такая Пег? И с чего это мне вдруг втемяшилось возвращать винтовку? Фургон моих мыслей мчался сам, а я в нем была лишь беспомощным пассажиром. Можно подумать, Теннисону от этого полегчает, как сказал тогда Лайдж Маган. И все возможные неприятности, которые я, может быть, навлекла на обитателей фермы. Но я, в конце концов, не крала Пег – она сама себя украла. Укралась прочь. Кто-то подумает, что меня пугало именно ее присутствие и я понятия не имела, что с ней делать дальше. Но как раз это меня совершенно не заботило. Ручей сливается с другим ручьем, и воды их смешиваются непринужденно. Так представлялось мне то, что с нами произошло. Меня ничто не смущало в девушке, сидящей на муле у меня за спиной.

Мы увидели тучи, замутнившие небо над далекими горами. Но здесь, в полях Лайджа, солнце снова пыталось выбелить все ярко-зеленое. Труд, свершенный за день, измеряется облегчением, какое чувствуешь после. Истинный отдых. Клочок земли перед домом, поросший чахлыми кустиками, – акр земли, на котором плодородный слой был так тонок, что и пахать не стоило, он годился разве что на пастбище для старого мула. Как раз через этот клочок земли Тэк Петри давным-давно вел на нас своих людей. И он бы убил всех нас, если бы мы не убили его. Верней верного. Из дома слышались голоса. Значит, обитатели фермы уже закончили нарушать день Господень.

Теннисон Бугеро сидел на веранде, в углу, там же, где всегда. Багрянник, посаженный бог знает кем много лет назад, был не слишком густой и не слишком редкий. Его цветы пылали недвижным костром. Розали вдруг что-то громко сказала и засмеялась. Удивительно, сколько разговоров происходит в нашей жизни, и мы о них не думаем и не запоминаем. В них нет особой мысли, да и не нужно. Это лишь милосердное чириканье птиц той породы, к которой относимся мы, люди.

Я не знала, заметил ли Теннисон меня и Пег, когда мы приехали на муле. Шаги мула раздавались отчетливо – легкий стук копыт по утоптанной земле. Я слезла, охваченная странным возбуждением, которое почему-то требовало, чтобы я не окликала Теннисона, а привязала мула, помогла слезть Пег и выволокла тяжелый «спенсер» из кобуры. Только тогда я взглянула на Теннисона и заметила, что он поднялся на ноги. Я подошла к крыльцу, неся винтовку на правой руке. Теннисон уже не стоял как вкопанный, а двигался по веранде мне навстречу. Я не могла понять, о чем он думает. Он спустился по рассохшимся старым ступенькам. Тихо двинулся ко мне. Мы сошлись и одновременно остановились. Я кивнула и поднесла ему «спенсер». Теннисон без колебаний его принял. Взглянул на него с мудростью императора Аврелия и коснулся гравировки «Лютер».

– Я благодарю тебя, Винона, – произнес он.

К концу лета Томас Макналти провозгласил Пег лучшей сборщицей табачных гусениц в истории Теннесси. Чтобы познакомиться с Томасом, хватало одного дня. Близко узнать Джона Коула было труднее.

Всякие дела шли и заваривались по собственным, скрытым от глаз правилам. Новый губернатор поворачивал все на свой манер.

– Словно той войны вовсе и не было, – сказал Томас Макналти.

На ферме Лайджа никогда не жилось спокойно, и уж перемен в этом смысле мы точно не ждали.

До нас дошли слухи, что люди Зака Петри покинули лагерь на Вест-Сэнди-Крик. Он вместе с соратниками уехал на свою огромную плантацию, расположенную к западу от Париса. Говорили, что она вся в руинах и ему придется вложить много труда в ее восстановление.

– А кто станет у него работать? Да никто. Ни один вольноотпущенник к нему на пушечный выстрел не подойдет.

В конце лета Аврелия Литтлфэра назначили судьей округа Генри. Законник Бриско только покачал седой головой:

– Теперь я должен излагать дела перед вешателем?

Такие вещи говорились в его временном жилье.