За степным фронтиром. История российско-китайской границы - Сёрен Урбански

посмотрел на мой пропуск и воскликнул: «Какой дурак выдал вам этот пропуск? Вы будете арестованы в Маньчжурии…» Он сказал, что документ не подходит и посоветовал мне сойти до приезда в Маньчжурию, чтобы избежать проверки. Я сказала, что последую его совету. У меня не было намерения выпрыгивать из поезда. В Маньчжурии я буду на собственной железной дороге. Мне не пришло в голову, что железная дорога больше не была нашей[371].

Шаровой повезло, на ст. Маньчжурии эмиграционный офицер, проверявший ее документы со стороны Китая, знал ее родственника, работавшего на КВЖД. Ей разрешили проследовать дальше.

Многие тогда переживали лишения и невзгоды, солдаты, как и обычные воры, брали все, что представляло хоть какую-то ценность. Мемуары и воспоминания свидетельствуют об одном – во время войны пограничного контроля как такового не существовало. Исход беженцев из советской России продолжился в начале 1920-х годов, влияя на повседневную жизнь на ст. Маньчжурия. Большинство эмигрантов продолжали свой путь без лишних остановок, но некоторые задерживались в городе. Население достигло 24 990 человек в 1921 году[372]. Даже став основным пунктом въезда в Китай для тысяч эмигрантов, пограничный город очень медленно приспосабливался к новым условиям. Беженцев размещали в палатках на окраинах города или в лачугах в деревне севернее от реки Куладжей как минимум до осени 1921 года. В декабре 1921 года поселковый совет наконец открыл для беженцев бесплатную гостиницу и столовую и при поддержке местных филантропов предложил их детям образование на выгодных условиях[373].

Несмотря на эти улучшения, в начале 1920-х годов жизнь в пос. Маньчжурия оставалась тяжелой как для беженцев, так и для местных жителей. Сельское хозяйство в регионе было неразвито, люди зависели от поставок продовольствия из других мест, а грузовые перевозки по железной дороге постоянно прерывались, поезда задерживались на недели и даже месяцы[374]. Иногда ограничивался даже доступ к информации. Китайская почта на станции задерживала письма из советской России, вынуждая тысячи эмигрантов напрасно ждать вестей из дома[375].

Дух фронтира привлекал людей как из разных уголков Китайской и Российской империй, так и со всех частей света. Поселок Маньчжурия предлагал новые зоны контакта для коренного населения, рабочих мигрантов, таможенных офицеров, торговцев и авантюристов. Зачастую эти контакты происходили по экономическим, но иногда и политическим причинам, и часто границы, установленные государством, не служили этому помехой. Несмотря на мультикультурный фасад, разные этнические сообщества оставались во многих отношениях разделены. Разделенные железнодорожными путями китайские и забайкальские районы долгое время сохраняли самобытность. Контакты между подданными Китая и России часто ограничивались железнодорожным вокзалом, базаром, ресторанами, игорными домами и другими общественными городскими пространствами.

Политически русские сначала доминировали на ст. Маньчжурия. Несмотря на создание псевдодемократических органов, российское государство обладало косвенной властью в поселении вплоть до Гражданской войны. Поселковый совет был основным органом власти. Однако совет не всегда действовал чисто как инструмент российского влияния. Члены совета часто преследовали собственные интересы, которые никак не отражали интересы правительства в Санкт-Петербурге. Гибридный статус поселения наделял его жителей дополнительными возможностями, но и обременял их; в этих условиях политическая идентичность часто служила инструментом решения сугубо местных или личных проблем. Политическая ситуация усложнилась после рокового 1917 года. Ст. Маньчжурия для тысяч русских эмигрантов стала первым пристанищем на пути от наступающих большевиков. Вскоре российские коммунисты и приверженцы старого режима начали борьбу за власть в самом поселении. Последние начали сотрудничать с новыми хозяевами – китайцами, к которым перешла здесь полная власть.

Старожилы земель вокруг поселения придерживались представлений о границах, которые противоречили государственным. Традиционные межграничные экономические и социальные сети оставались еще практически нетронутыми, и пастбища были свободными и доступными для общего пользования. Однако оседлая идея землепользования, основанная на представлениях об исключительном праве на собственность, начала распространяться и оказалась несовместима с традиционными кочевыми представлениями. Наиболее заметные столкновения по этому вопросу были спровоцированы китайскими и российскими земельными реформами, которые противопоставили представления о месте имперских бюрократов и автохтонных жителей пограничья. Кочевые и полукочевые народы отказывались принимать новую политическую географию и предпочли вести традиционный образ жизни так долго, как это было возможно.

Какое-то время буряты Забайкалья находились под влиянием славян. Однако земельная реформа и отмена прав автономии бурят заставила многих представителей меньшинств фронтира бежать в соседнюю китайскую степь, что глубже дестабилизировало ситуацию. Гражданская война в России еще сильнее нарушила жизнь селян на границе. Казаки и буряты служили в войсках Семенова и Унгерна, однако даже эти глубокие изменения не привели к формированию единого сепаратистского фронта. Самым распространенным ответом автохтонных жителей фронтира на экономические, политические и религиозные притеснения в Забайкалье было не восстание, а эмиграция.

Период междуцарствия на китайских фронтирных территориях был, возможно, политически даже сложнее – там столкнулись китайские притязания, российские амбиции и монгольские надежды. Причины сепаратизма монголов были многослойны – от социально-экономических до политических, от личных до стремления восстановить былую имперскую славу. Царская власть, в отличие от Китая, относилась к местным жителям как к возможным союзникам в деле расширения сферы интересов за государственной границей. Русские и монголы часто не соглашались по вопросам политики, но объединялись в сопротивлении китайскому государству. Восстания в Хулун-Буире периодически вспыхивали в конце 1920-х и начале 1930-х годов. Однако только благодаря поддержке извне повстанцы достигли определенного успеха, что и является, возможно, наиболее очевидным признаком того, что коренные народы отступали.

Глава 4

СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО НА ГРАНИЦЕ

После 1917 года новая власть в Москве заявила о приверженности антиимпериализму и объявила равенство с Китаем. Однако Москва ввела китайцев в заблуждение, заявив о своем намерении отдать КВЖД Китаю без компенсации. Уже в 1920 году стало очевидно, что эти слова ничего не стоили. Советский Союз продолжил линию царского правительства, когда начал укрепляться вдоль границ с Китаем, забыв об обещаниях отказаться от прежних привилегий в этой стране[376].

Китайцы, со своей стороны, игнорировали большевистские дипломатические маневры и стремились воспользоваться беспорядками в революционной России. Например, в 1921 году Китайская республика вынудила Дальневосточную республику признать Железнодорожный разъезд 86 – первую станцию на российской территории – нейтральной зоной между обоими государствами на основе так называемого Соглашения Рябикова, названного так по имени российского подписанта. Китайское военное присутствие на российской территории стало возможно в обмен на продолжение работы советских учреждений на ст. Маньчжурия[377].

Большевики решили попытаться восстановить колониальные привилегии в Маньчжурии и аннулировать Соглашение Рябикова как только получили контроль над Дальним Востоком. Весной и летом 1922 года Москва приступила к этому маневру, а российская эмигрантская пресса начала распространять слухи о неизбежном прибытии советских войск в железнодорожную зону, внушая страх русским жителям ст. Маньчжурия[378]. Однако советское руководство реалистично оценивало свои возможности. Народный комиссар иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин писал, что в условиях возможных столкновений с армией Чжан Цзолиня, разбросанными белыми войсками и японскими гарнизонами «занятие всей Восточной Китайской железной дороги нашей армией нам в настоящее время не под силу». Только иногда Красная армия получала разрешение на пересечение китайской границы, выслеживая белые отряды в приграничных районах[379].

Обе стороны, стремясь понять пределы своих возможностей, между 1921 и 1923 годами неоднократно вступали в конфликты на ст. Маньчжурия или на границе в ее окрестностях. Советская сторона препятствовала свободному перемещению китайских солдат на территории Железнодорожного разъезда 86, а китайские власти настойчиво требовали перенесения советской таможни из поселка на советскую территорию[380]. Взяв дело в свои руки, в июне 1923 года китайские и российские эмигрантские полицейские захватили здание советской таможни и арестовали одного советского караульного[381]. Конфликт обострился, когда осенью 1923 года недалеко от станции произошло столкновение советских пограничников и российских эмигрантов, служивших в Китайской морской таможне. Это привело к дипломатическому кризису между Москвой и Мукденом, где располагалась резиденция маньчжурского военного правительства[382]. Москва постепенно усиливала давление на Чжан Цзолиня, хотя и не стала направлять десять тысяч солдат на обе конечные железнодорожные станции: Маньчжурию и Суйфэньхэ, как было предложено в октябре 1923 года полномочным