За Пророчицу и веру - Марик Лернер

В рядах начали падать люди, но легионеры не собирались сдаваться. Любой прекрасно знал, что произойдет, если побегут. Резня. Пеший конному не противник. Обычно пехота имела прикрытие, но сейчас лошадей недостаточно, а имеющиеся плохо обучены. Кавалерия стоит сзади и пойдет в бой в последнюю очередь, иначе она просто погибнет под ударами намного превосходящего противника. Массированный обстрел свинцом тоже никому здоровья не добавит, а три тысячи пуль дважды в минуту, да еще и ядра выносили всадников десятками, не минуя коней. Расчет на плохую погоду и отсыревший порох не оправдался. У легионеров оказалось достаточно времени для проверки зарядов и смены при необходимости на новые. Каждый из них мог заряжать ружье, даже стоя верх ногами или поднятый пинками со сна, ничего не соображая, но абсолютно верно. Осечек почти не было. Каре стояло, хотя шеренги превращались в ряды мертвых и раненых, а вот по полю метались лошади без всадников, и росла груда тел. Никто не мог взять вверх, жизнь разменивалась на жизнь, но врагов было заметно больше, и они продолжали свой смертельный «хоровод», не обращая внимания на потери.

В какой-то момент мелькание конных лучников нарушилось, они раздались в стороны, и от леса начал разбег клин тяжеловооруженных кавалеристов. По истоптанному грязному полю идти было неудобно, но лавина неумолимо надвигалась. Залпы каре и пушек стали еще чаще, хотя недавно это казалось невозможно. Впервые начали обстрел через головы своих товарищей гаубицы. Снаряд пролетал по крутой дуге, рвался в воздухе над всадниками, разбрасывая облако визжащих осколков и маленьких металлических шариков. Десятки человек и животных моментально были выведены из строя. Это не ядро, способное выбить двух-трех сразу. И не картечь, поражающая только ближние ряды. Взрывающиеся в воздухе снаряды убивали толпу на всю глубину.

Сотни железных обрезков рвали тела и пробивали головы сразу с немалым разбросом, поскольку падали сверху. Кричали смертельно раненные люди, ржали лошади, и уцелевшие невольно стали отходить, провожаемые злорадными воплями легионеров и очередными выстрелами гаубиц. Когда до каре оставались считаные десятки метров, из него полетело множество гранат навстречу атакующим, добавив потерь и сумятицы.

И все ж пара сотен врагов добралась до строя и врезалась в него, мгновенно увязнув в плотном строю. Большинство имеющих длинные пики полегли по пути к выбранному для уничтожения отряду, а мечи и булавы мало помогали в свалке, когда со всех сторон набрасываются со штыками, норовя вспороть брюхо не только тебе, но и коню. Соседние подразделения, не обращая внимания на продолжающийся обстрел, выдвинулись вперед на флангах, отсекая помощь. И противник не выдержал, начал выходить из боя. Сначала мелкими группами, затем отход стал всеобщим.

– Кто здесь старший? – спросила Копуша, подлетев к месту побоища и с ужасом осматриваясь.

Такого ей до сих пор видеть не доводилось. Все вокруг было завалено трупами людей и лошадей. В месте удара по каре они громоздились настоящим холмом, причем многие еще шевелились и стонали. Легионеры деловито добивали чужаков и оттаскивали своих в сторону. Вид у всех без исключения был измученный, многие в свежих повязках, да и осталось от пяти сотен, на первый взгляд, не больше половины.

– Наверное, я, – сказал молодой еще симпатичный парень с нашивкой пятидесятника, когда в третий раз Копуша заорала. – Все старшие погибли.

– Легат приказала отходить к вилле, – сказала она, показав рукой.

Он как-то странно булькнул, и, когда Копуша обернулась, из шеи у командира торчала стрела, прошедшая насквозь. Брызгая кровью разорванной вены, он осел. В таких случаях уже ничем не помочь. Мгновение она беспомощно смотрела, затем привстала в стременах и срывающимся голосом закричала:

– Десятники, ко мне!

Когда появились трое уже в возрасте дядек, не дожидаясь прочих, она просто начала отдавать приказы. На удивление, никто не стал ставить под сомнение ее право отдавать указания. Может, из-за красного матерчатого пояса. Все знали, такие носят вестовые. Обычные легионеры с белым или серым ремнем, разница сразу видна. Да ничего, способного вызвать возмущение, она и не требовала. Собрать раненых, оружие и отходить в тыл. Там ждет еда, вода и отдых. Все. Кстати, и не выдумывала насчет питания. Находясь рядом с начальством, трудно не услышать иные доклады. Бой еще шел, а обозники принялись готовить ужин. Причем не просто обычную бобовую похлебку с хлебом, выдача предусматривала сыр, рыбу и масло, а вино будет выдаваться в двойном размере. Мяса тоже хватало. Побитой кониной нынче достаточно целую армию накормить. Это ж падаль правоверному нельзя, а застреленную буквально только сейчас лошадь – сколько угодно.

Раненых она лично доставила в импровизированный госпиталь, развернутый в перистиле виллы. Статуя богини куда-то исчезла, зато все помещение было забито рядами лежавших. И это ведь не самые тяжелые. Те померли прямо на поле боя. Они пришли чуть ли не самыми последними. Шестьдесят три человека пришлось нести при наличии полутора сотен относительно здоровых. Копуша тоже спешилась и нагрузила на Звезду одного из пострадавших, ведя в поводу. Пришлось послать людей за повозками в обоз, иначе б ходили до ночи. Там, естественно, не горели желанием делиться, но злые после боя легионеры заставили привезти своих товарищей в Орден Милосердия. Император создал его под нужды армии. При строящемся соборе нынче имелась врачебная школа, помимо жриц. Туда охотно принимали любого, учили бесплатно, но потом несколько лет он должен был отработать по специальности на государственной службе. Обучение планировалось в течение пяти лет, по окончании – сдача теоретического и хирургического экзаменов. Первого выпуска еще не было, но многие отправились под руководством преподавателей на своеобразную практику. Похоже, опыта здесь они наберутся в огромном количестве.

Только добившись, чтоб распределили в очередь на операцию кому требовалось, вернулась к Малхе с докладом.

– Ступай, – сказала легат, выслушав. – Отдохни. Завтра будет тяжелый день.

За пологом палатки другие воспитанники сунули в руки обжаренный прямо на костре кусок мяса и парочку сухарей. Потом налили в кружку вина.

– Я так устал, – сказал задумчиво самый старший из них, Миттон, ему уже исполнилось пятнадцать, – что спать не могу.

– Правда, – жадно потребовал Лукен, – кого-то своими руками убила не из ружья или лука?

– Правда, – сказала Копуша, прожевав кусок.

– И как?

– Да никак, – сердито буркнула. – Никогда свинью не резал? Ничуть не сложнее.

Парни дружно заржали. Что смешного, она так и не поняла. Ничего особенного не почувствовала. Животных ее, как и остальных, резать посылали неоднократно. А человек… Что человек? Он хотел ее убить, а погиб сам. Это война. Удар был заученный и поставленный мастером, она даже не задумалась, нанося укол. Тело все сделало само, без участия мозгов.

– Это Юлий Секст пошел? – спросила прищурившись.

В темноте особо не разобрать, однако походка очень характерная. Перебитые ноги жрицы ему сохранили, но до сих пор ходит, заметно прихрамывая. Что совершенно не мешает ему идти вместе с легионерами и выступать с проповедями по поводу и без повода во всех поселках, обращаясь к местным.