25 часов - Ульяна Алексеевна Захарова

– И то верно, – поддержал её Джеймс, попутно скручивая карту местности, разложенную на столе. – У меня сейчас разорвётся голова.

– Значит решено. Парни, вы отправляетесь наверх, – скомандовала она. – А мы с Джесс устроимся в гостиной. Я попросила отца разбудить всех в семь утра.

– Но, – начал я, но меня перебили два тонких голоска, твердящих хором.

– Никаких но! – выпалили они одновременно, словно тренировались этому месяц.

– Пойдём от них, – Джеймс пихнул меня в плечо. – А то дамы так устают от нашего ужасного мужского общества.

Я решил подыграть ему:

– Ах, неужели мы столь утомительны для сея прекрасных особ?

– Да-с, точно так-с.

– Идите уже, актёры, – кинула нам в спины Джесс.

– Вторая дверь справа, – напомнила Саманта.

– Ага.

Вторая дверь справа вела в нынешнюю мою комнату. По предметам, находящимся там, я предположил, что сейчас эта комната принадлежит Саманте. Внутреннее убранство было куда богаче, недели то, что мне представилось увидеть. У стены расположился большой, но аккуратный шкаф, рядом с ним – широкая ширма, за которой находился стул из тёмного дерева. Около кровати стоял самый настоящий тубалет со всякими девчачьими вещичками, вроде духов, заколок и расчёсок. Кровать была значительно шире, чем та, которая дожила до нашего времени. Джеймс приземлился прямиком на светлое шёлковое покрывало.

– Я чур лягу у стены. Только давай без домогательств, Хьюберт Фостер, а то я ведь знаю, какой Вы дебошир.

– Очень надо до Вас, любитель уток, домогаться, – кинул я. – И никакой я не дебошир. Это Вы так бесцеремонно разбудили меня в прошлый раз.

Я плюхнулся рядом с ним.

– Почему ты так часто используешь все эти театральные жаргонизмы? – Спросил он.

– О, я просто достаточно долго ходил в театральный кружок. И каждый раз мне доставались роли каких-нибудь аристократов, которые всегда-с выражались по-светски-с.

– Здорово.

– На самом деле, я много чем занимался. Чего только я не делал. Даже в музыкальную школу ходил пару месяцев.

– Всего пару месяцев?

– Ну да, а потом я провалил свой первый экзамен и понял, что музыка – это не моё.

– На каком инструменте ты учился играть?

– Не поверишь, на балалайке.

Джеймс подавил в себе смешок.

– Это не должно быть смешным, но я просто представил тебя, играющим на балалайке, – он престал сдерживать в себе смех и залился задорным хохотом.

– Смейся-смейся, пока можешь. Сам-то занимался хоть чем-нибудь?

– Не-а. Мой максимум – это школа. Родители не могут позволить мне хоть какой-нибудь кружок. Не люблю жаловаться, но у нас всегда не хватало денег.

– Понимаю, – мне было даже немного жаль его. – Ну, ничего. Я подарю тебе на рождество балалайку, и сам буду тебя учить.

– Ага, а я буду всем хвастаться, что моему учителю медведь на ухо наступил.

– Ты не дослушал меня! Ты будешь играть на балалайке, я на треугольнике, а Джесс будет подыгрывать на ложках.

– О, Боже, это будет оркестр века.

– Точно.

– Будем давать концерты в школе, – мечтательно пролепетал он. – А Джесс? Чем занималась она?

– Почему бы тебе не спросить об этом её саму?

– Не знаю. Разговор как-то не заходит. В основном мы с ней спорим из-за этой чёртовой книги и путешествий во времени.

– Это я заметил.

Мы помолчали где-то минуту, а потом я нарушил тишину.

– Что ты думаешь о ней?

– О Джесс?

– Нет, блин, обо мне. Конечно о ней.

– Ну, она мне вроде как нравится.

– Вроде как или точно?

– Да, то есть, нет или да. Ты меня запутал! С чего вдруг такие расспросы?

– Просто, если она тебе действительно нравится, то я буду спокоен на все сто десять процентов.

– Хах, вот значит как. Не ты ли злился на меня из-за того, что я так пристально пялился на неё за столом?

– Мы же уже забыли эту тему.

– Ладно-ладно, я тебя понял.

– Но ты учти, – сказал я серьёзным тоном. – Если она хоть раз мне пожалуется на тебя, то тут я не ручаюсь за сохранность твоего зубного состава.

Он вновь рассмеялся и пихнул меня в плечо:

– Не волнуйся, грозный братик Хью, всё будет в полном порядке.

Его слова немного успокоили меня. Я понимаю, что не могу контролировать её личную жизнь, и даже, если я против кого-либо, она имеет полное право остаться с ним. Но мне всегда хочется защитить её от всех бед, хоть она и сама не из робкого десятка. Мне просто нравится думать, что я могу быть её опорой и поддержкой.

– Что а счёт тебя и Саманты? – Внезапно спросил Джеймс.

– В каком смысле?

– Не делай вид, словно ты не понял о чём я.

Видимо, сейчас наступило то самое время для душевных разговоров.

– Ты оказался более проницательным, чем я ожидал.

– Многие недооценивают меня, – он пожал плечами. – Так что, что у вас там за мутки?

– Мутки? Что за ужасное слово?

Джеймс выжидающе смотрел на меня.

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Я тебе вообще-то душу тут открыл, а ты ещё и спрашиваешь, чего я от тебя жду?

Деваться некуда, придётся рассказать ему всё, как есть.

– Это прозвучит очень глупо. Наверное, я понял, что она мне нравится, как только я увидел её на фото. До этого я никогда не испытывал ничего подобного при просмотре случайных фотографий девчонок в сети. У меня внутри что-то ёкнуло, понимаешь? Защекотало под ложечкой. Я вспомнил слова мистера Смита о том, что нам следует подумать о ней, прежде чем принять окончательное решение. И я до сих пор сам толком не понимаю, чем она меня зацепила. Ведь я даже не знал о том, какая она на самом деле. Не знал, как она ведёт диалог, как шутит и как смеётся или переживает. Это так глупо, зацепиться просто за внешность. Но, знаешь, что интересно? Я сразу же захотел познакомиться с ней. Это желание вспыхнуло внутри меня, как бумажка над бокалом с шампанским в новогоднюю ночь, и я решил, во что бы то встало поверить в то, что путешествия во времени возможны, и обязательно отправиться к Саманте Смит.

Всё это время Джеймс внимательно слушал меня.

– И я всё время хотел спросить тебя, веришь ли ты во влюблённость с первого взгляда? Нормально ли то, что во мне проснулся новый голос, который твердил лишь то, что ты обязан заговорить с ней? Чувствовал ли ты когда-нибудь что-то подобное по отношению к кому-нибудь?

Я перевёл дух. Обычно, я не говорю так быстро и много. Тем более, я не особенный любитель изливать душу. Но Джеймс оказался