Катарсис. Северная башня - Виталий Храмов

Поглядываю искоса. Не топ-модели, конечно, но у моделей тела только на фотках выглядят аппетитно. И то если ракурс правильный взять. А в жизни не очень и вкусно. Глаз радуется, но не руки. Суповой набор. Костлявые, неживые – высушенные воблы, а не женщины. Да ещё и характеры такие же – сухие, властные, жестокие. Не женщины. Подделки маркетинговые. Модели женщин. Пластиковые. Как манекены в магазине. И души такие же. Магазинные. Продажные. Познал я как-то. Поддался массовому гипнозу. Раскошелился. Был разочарован.

А тут аж слюни текут. Всё живое, вкусное, колышется. Так и пышет жизнью и здоровьем, манит. Женственность волнами накатывает от них. Ощущаешь даже с закрытыми глазами. Едва уловимо разумом, но оглушительно – всем остальным.

Закончив процедуры и смыв мыло, раскрасневшиеся женщины выходят. Только потом мы. Некоторое стеснение всё одно имеется в этом мире меж полами. Комплект белья. Надеваю портки. Скорее бриджи. Чуть ниже колен. Во! Шлёпки деревянные! Да, сорок первого – сорок второго размера. У меня сорок пятый. Но вонючие берцы уволок кто-то. Не переживаю. В прошлый раз ничего не пропало. Рубаху даже не надеваю. Так иду. Клем косится.

– Что? Я северянин, мне жарко.

Хозяйки накрывают на стол и убегают в баню.

Мне у них нравится. Имеют понятие о гигиене. Эти двое не воняют. Лила тоже пахла сладко. Но она графиня, если переводить их смотрителей-наместников-властителей на европейскую иерархию. Смотритель – барон. Властитель – граф. Князь – герцог. Великий князь – король. Император – король королей.

А эти женщины? Просто барыни зажиточные? Дрова для разогрева воды тут роскошь. Горячая вода – признак зажиточности. Оттого и вонь повсеместно. Даже от женщин, что особенно бьёт по носу.

Не спеша, трапезничаем. Вино не виноградное, но вкусное и крепкое. Возвращаются распаренные хозяйки, чистые, сочные, мягкие, возбуждённые, присоединяются к трапезе.

За столом легко и непринуждённо. Женщины пышут своей энергетикой, женской магией. Это очень приятно. Не только возбуждает, но и разом успокаивает, умиротворяет, расслабляет. Мне хорошо. Уютно. Чувствуется, что и с противоположной стороны вечного противостояния полов млеют. От нашей мужской сущности. В постель не тащат, наслаждаются присутствием. Соскучились по мужикам? Прижались, как кошки, жмурятся. Молодка тыкается, как котёнок, вдыхает мой запах глубоко, никак не надышится. Вижу то же меж Клемом и кумой. И как те кошки подставляют под ладони самые ласковые места. Не столько постель им нужна, сколько мужская ласка. Как принято говорить, скупая мужская ласка. Просто поднимаю руку, чтобы вдохнуть аромат её волос, а она всем телом ластится, ткнулась лицом в ладонь.

Вижу жадный взгляд кумы. Обращённый не на Клема, на меня. Сама Клема, блаженно зажмуренного, чуть не насилует прямо за столом, а смотрит на меня. Голодным взглядом. Да что за напасть? Я что, конским возбудителем облит? Это начинает напрягать. Я вам не бык племенной!

Веду молодку в койку, благо дорогу помню. Слышу шаги за спиной по лестнице. Через стенку тут же начинается концерт мартовских котов. От этого глаза молодки ещё жарче пышут. Горячится. Но я не спешу, с наслаждением мну её, поглаживаю, неспешно задираю ночную рубашку.

– Не могу больше! – кричит. – С ума схожу!

Её терпение лопается, шмотки летят в стороны, толкает меня, жадно набрасывается, исступлённо и жадно целует. Поцелуями покрывает моё тело. Блаженствую. Да, фактически не я сейчас на первых ролях. Я не против. Трётся лицом, грудями, глубоко вдыхает, жадно целует, засасывает, страстно шепчет. Довела себя девонька до полупомешательства, зная, что мы назад поедем через Ямы. Через её постель. Проигрывала в уме то, до чего дорвалась сейчас. О том же и шепчет. Она неумелая, но очень жадная. Научить? Стоит ли?

– Не могу больше! Горит всё! – горячечным шёпотом кричит, ползёт на меня.

– Э, нет! Моя очередь! – переворачиваю её, распластываю на постели.

Молодая, сочная, упругая. Чистая и сладкая. Плыву по волнам её удовольствия, играю на её страсти, как на гитаре, рождая мелодию невыносимого наслаждения. Кричит протяжно и низко, раненым зверем. Бьётся в конвульсиях экстаза, питоном сжимая меня. Чуть не задушила.

Лег рядом, смотрю на неё. Глаза освоились с темнотой, да и света двух, хоть и ополовиненных, лун хватало. Милое личико, ещё не утратившее девичьей свежести. Как же мне нравится любоваться женщиной, которую я только что закинул на пик любви! Как бы она ни была красива, становится ещё краше. На мой взгляд. А эти глаза? Ошеломление. Не повод ли для гордости? Я для неё «намба ван – Оби Ван». Смотрит, как на бога.

Любуюсь, поглаживаю, наслаждаюсь молодой мягкой и гладкой кожей, упругими формами. Завожу её опять. Я помню, что тебе от меня надо, генетики доморощенные. Немного стрёмно от того, что я используюсь как племенной жеребец. Но возьму своим удовольствием. Эстетическое наслаждение видом взорвавшейся женщины я уже получил. И ещё увижу. Девочка очень податливая. Лёгкая. Чувственная.

Сам рычу. И узкая. Но я не в обиде. В таких случаях на тесноту не обижаются. За это дарят любовь. И я её сегодня наполню любовью. Дополна. До полного изнеможения.

Всё пристойно, как меж влюблёнными советскими пионерами. Без изысков «Камасутры». Не требуется. Довольны друг другом. Я – её молодостью и нежностью, она – моим, хм, достоинством и умением.

Она как нежная, податливая, хорошо настроенная гитара. Все струны натянуты. Играю её и наслаждаюсь получаемой мелодией любви. Она поёт. Песню любви без слов. Поёт сначала скромно, пытаясь соблюсти тишину, но недолго. Поёт с полной самоотдачей, растворившись в мелодии любви. Так, девочка, так! Поёт до полного изнеможения. Завершив очередную песню, сворачивается клубком, как котёнок, тихо стонет. И плачет.

– Не плачь, девочка, – глажу её по бархатной спине. По бархатной выпуклости спины, что ближе всего ко мне. – Разве тебе плохо? Я обидел тебя?

Я же не позволил себе лишнего. Всё по заказу – нужное место заполнено любовью.

– Я люблю тебя! – и ещё горше плачет.

– Нет, девочка. Не меня ты любишь. А то, что я с тобой сделал.

– Я люблю, что ты со мной сделал! А завтра ты уйдёшь! И всё!

И что ей сказать? Наврать три короба лжи? Или успокоить древним надёжным способом? Пожалуй, второе. Ласкаю её. Мне не в лом. Мне в кайф.

Споём?

Услышав шаги за стеной, проснулся. Осторожно освободил себя от удава объятий девочки, накрыл её, натянул портки. Тревога была ложной. Я узнал шаги хозяйки дома.

Но захотел до ветру. Деревянные шлёпки не надеваю – грохоту будет, как от подкованного коня. Иду до удобств. В оконце бани, затянутом какой-то органической плёнкой, трепещет свет. Иду босиком до уборной. И жду там, пока хозяйка не закончит с гигиеной и не зайдёт в дом.

Потом тоже иду в баню. С той же надобностью. Во дворе у колодца, под кроной старой вишни, лавка. Присел, привалившись спиной к стволу дерева. Хорошо!