Три церкви - Ованес Азнаурян

– Знаешь, старушка, по-моему, дело тут не в писателях, а в их женах. Я тебе задам только один вопрос: если он такой никудышный, то не все ли тебе равно? Зачем ты за него цепляешься?

– Ты этого не поймешь, детка. Не твое это дело.

– Накинь ты, старушка, что-нибудь на плечи, а то простудишься.

– Зачем? Я ведь так понравилась твоему Вангру.

«И это говорит моя жена!» – подумал Аристакес.

– Жаль, твой муж сейчас не слышит.

– А я ничего и не сказала такого. Пошли лучше к ним, а то их развезет: столько пить, не поев.

«Сучка, – подумал Аристакес о своей жене, – вот сучка настоящая и есть!»

Он пошел обратно в гостиную. Вангра пока еще не было. То ли запор, то ли понос, должно быть. Все еще играла музыка, а потом пришли его жена и подруга Вангра.

– Ты здесь один? – спросила Тина. – А где Вангр?

– В туалете, – ответила вместо Ариса Тигрица.

Они вдвоем стали раскладывать на столике закуски и фрукты. Покончив с этим, Тигрица сказала:

– На самом деле жарко. От кондиционеров и вправду толку нет. – И сняла через голову платье. Под платьем у нее ничего не было, и Аристакес подумал, что у нее очень красивое тело.

– Давайте выпьем, – сказала она.

– За что? – спросил Аристакес.

– За секс!

– У меня другое предложение, – сказала Тина. – Выпьем за приличия.

– Принимается! – сказала Тигрица. – За приличия и секс!

Они выпили.

– А может, Вангру там плохо? – спросила жена Аристакеса.

Тигрица ответила:

– Ничего с ним не случится. С ним это бывает. Во всяком случае, можешь пойти и посмотреть.

– Не собираюсь, – сказала Тина. – Лучше пить.

– Правильно, давайте выпьем.

Они опять выпили. Голова Аристакеса уже гудела, а о том, как действовал мартини на дам, он мог догадываться по особому блеску их глаз и выступившей у них на лбу и над верхней губой испарине.

– Боже, хорошо-то как! – вздохнула Тигрица. – Хочу танцевать! Сейчас же!.. Танго. Давайте танцевать танго!

Она поставила кассету и выключила свет. Сначала было темно, потом она включила торшер.

– Эй, писатель, встань, потанцуем!

– Писатели не могут танцевать, – сказала Тина. – Они могут только писать.

Дамы расхохотались.

У Аристакеса не было сил ответить. Он только подумал: «Вот сучка!» Потому что знал, что она делает все, чтоб Тигрица отстала от него. Она вообще все врала… Она все придумала насчет того, что его хватает только на пять минут… Сучка!

Он уже не чувствовал своих ног и рук, лишь ощущал, что онемело лицо. Но он продолжал все ясно видеть: Тигрица и его жена выпили еще, потом опять, потом стали танцевать танго, вместе, обнявшись, лаская и целуя друг друга – на это стоило посмотреть! Потом Тина, качаясь, держась за перила лестницы пошла наверх. И тогда Тигрица опять стала танцевать танго. Одна… В комнате было полутемно, Аристакес был очень пьян, но продолжал пить и смотреть. Тигрица танцевала, одновременно наливала в свой бокал, пила мартини, обливалась им…

Когда танго кончилось, Тигрица включила свет. Она тяжело дышала и была вся мокрая от мартини и пота. Она села на пол, напротив Аристакеса и закурила. И посмотрела на него своими серыми глазами снизу вверх. Он был слишком пьян, но в голове все же пронеслась мысль: «Так смотрят только Тигрицы».

Она сказала:

– Между прочим, Вангр там трахает твою жену.

Аристакес улыбнулся в ответ. Он мог только улыбаться, хотя и не знал, чему он улыбается.

Тигрица продолжала:

– Это хорошо. ОЧЕНЬ! – Она смотрела ему прямо в глаза. – Сегодня она, завтра – ты…

Потом Аристакес вырубился. Видать, надолго, потому что очнулся в машине Вангра. Рядом была его жена, но за рулем был какой-то незнакомец.

– Ну? Как Вангр? – спросил он Тину.

Она поцеловала его в щеку и шепнула:

– Знаешь, у него меньше, чем у тебя.

И Аристакес сразу воспарил на небо от счастья и тут же снова отключился.

На следующий день он пошел в дом Вангра читать его подруге свой роман. Вангра не было дома – он куда-то уехал по делам, – и Аристакес так и не прочел свой роман Тигрице… Он стал ходить к Тигрице почти каждый день, и так в течение трех месяцев. А потом Тигрица перестала звонить и отвечать на его звонки. И с того времени он больше ничего не слышал ни о Вангре, ни о его подруге. Может, они и поженились, он не знал. Во всяком случае, он с ними больше не встречался. Никогда. А они с Тиной вскоре постарались забыть всю эту игру, в которой они были лишь игрушками.

«В конце концов, – думал Аристакес, – не становиться же алкоголиком из-за всего этого… И из-за романа… Ведь нет же! Я же не как Мамикон! И никогда им не буду! Не буду пьяницей! Не буду баради эш!»[25]

Ах да! Тина же откуда-то узнала о связи Аристакеса с подругой Вангра и подала на развод.

Двоюродного брата Аристакеса, Мамикона, еще летом 1996 года нередко можно было встретить в белых брюках, зеленой майке и белой широкополой ковбойской шляпе. Обычно он стоял на Большом мосту в центре Дзорка и с отрешенным выражением лица плевал в кристально чистые воды реки Ган (не Ганг – та в Индии, а Ган, что в Дзорке). Мамикон выглядел, пожалуй, глупо в этой своей ковбойской шляпе, но все в маленьком провинциальном городке Дзорк давно к нему привыкли, равно как и к его бездельничанью и некоторой недалекости.

– Эш Мамикон а, эли, инч арац?[26]

Он не имел каких-либо определенных занятий, точнее сказать, не занимался ничем вообще. Ему и не надо было работать, потому что отец его, Рафик Суреныч, работал за шестерых, имея в Дзорке сеть магазинов-маркетов и кафе, объединенных маркой «Суреныч». До 1991 года, то есть до развала СССР и провозглашения независимости, Рафик Суреныч был крупным партийным и административным чиновником в районе (после того как покинул пост директора дома отдыха в Кармрашене), так что в его семье денег всегда хватало. Злые языки даже утверждали, что его жена, Норетта, старшая дочка уважаемого Аршака Ашотовича Унаняна, хранила деньги мужа под матрацами кроватей и что их было много. Теперь же, после наступления независимости и окончания «приграничной войны» (1992–1994 годы, когда семья Рафика переехала на время в Ереван, где купила – и это в те-то годы! – квартиру недалеко от метро «Дружба»), у них денег стало вообще видимо-невидимо. Практический талант, талант делать деньги, у Рафаэла Суреныча расцвел в полную силу в условиях рыночных отношений.