Ты моё дыхание - Ева Ночь

Снова смотрит на Софью. И только после её одобряющего кивка окончательно успокаивается.

У меня есть свой персональный паззл. Стоит рядом. Разгадать бы, сложить разрозненные фрагменты. А пока я украдкой разглядываю Софью, у неё звонит телефон. Вижу, как она меняется в лице, и тут же забываю обо всём.

Кто ей звонит? Почему она не спешит отвечать?

Но хуже всего другое: мне хочется вырвать телефон у неё из рук и посмотреть. А ещё лучше – послать того, кто трезвонит, подальше, потому что по Софьиному лицу вижу: она не рада и колеблется, прежде чем нажать на приём.

Софья

Я думала, что избавилась от него навсегда. От прилипчивого и настырного Толика. И то, что он звонит, выбивает меня из колеи. Я колеблюсь, прежде чем ответить.

Я бы могла сбросить звонок. Или позволить телефону разрываться – подумаешь, не слышала. Может, он наконец-то поймёт, что я не горю желанием с ним общаться, и отстанет. Но я всё же отвечаю, потому что от таких людей можно ожидать чего угодно. И лучше мне быть готовой, чем он захватит меня врасплох.

– Сонь, а ты где пропадаешь? Я тебе второй день звоню.

Упс. Я вчера поставила телефон на беззвучный режим, когда мы поехали за город. Мама иногда звонит нам по выходным. А я не хотела объясняться и Вовку волновать. К тому же, он мог кричать «мама!», разговаривая с ней, и пришлось бы сказать правду.

Невольно я ввела всех в заблуждение. Ну, ладно: намеренно промолчала, когда Громов ошибся. Хотела отшить его, как Толика, а когда не получилось, решила не спешить с разоблачениями.

– Соня? – настойчиво долбится в мозг голос Толика. – Ты меня слышишь? У тебя всё в порядке?

– Здравствуй, Толик, – отвечаю наконец-то и вижу, как мрачнеет Громов. Нет, он внешне вроде бы всё тот же, только ощущение от него, как от тучи, что вот-вот разродится холодным шквальным дождём напополам со снегом. – Я тебя слышу, у меня всё хорошо.

– Я звонил тебе вчера, ты не отвечала.

Мысленно я считаю до десяти. Не проверяла телефон, не видела его звонков. Что ж он такой настойчивый-то…

– Мне кажется, что я вчера ответила на все твои вопросы, – пытаюсь говорить твёрдо, но чувствую, как противно потеют ладони и по телу проходит непроизвольная дрожь. Мне не нравится его напор. И то, что он звонит, – тоже.

– Давай встретимся. Бери своего ребёнка, познакомимся.

Он командовал. Указывал. И всё внутри меня поднималось, чтобы сопротивляться.

– Прости пожалуйста, но нет, – ответила как можно вежливее. – Хорошего тебе дня.

С первого раза нажать на «отбой» не получилось – так у меня руки тряслись. Перед Костей стыдно, но это выше меня. Я не могла с этим справиться.

Нас уже звал Вовка. Нашёл паззлы своей мечты. Точнее, он бы «Лего» хотел… но отказался, потому что видел, что я против. Мой золотой мальчик. Мы с ним так много прошли вместе, поэтому он чувствует и понимает меня с полувзгляда.

Большие и горячие ладони накрывают мои. Я вздрагиваю от неожиданности, поднимаю глаза.

– Софья…

Голос у Коти бархатный, переливается глубиной и насыщенностью. Он умеет одним словом спросить многое.

– Успокойся, пожалуйста, – просит он тихо, – у тебя такое лицо сейчас… Вова может испугаться или расстроиться. Выдохни. Он что-то плохое тебе сказал?

– Нет, – мотаю я головой. – Просто мне не нужно его внимание, а он, кажется, не понимает.

Костя не спрашивает, кто звонил. Догадался, наверное.

– Я поговорю с ним, – угрозы в Громовском голосе нет, но слова он произносит так, что волоски на руках дыбом встают. – Ты не обязана ни встречаться, ни разговаривать с Анатолием, если не хочешь.

– Я не хочу, – повторяю, как попугай, и спешу к Вовке, который уже губы почти надул.

– Сонь, эти или эти? – показывает он пальцем на паззлы, а я ничего не вижу: перед глазами туман висит, я отойти не могу никак.

Костин спокойный голос приводит в себя. Они с Вовкой обсуждают, советуются, а меня немножко отпускает.

– Вот этот рисунок чётче и яркий, – подключаюсь я к выбору. – Мне кажется, его будет легче собирать.

– А я хочу сложнее, – вредничает Вовка. – Чтобы долго-долго собирали, все вместе. А не раз-два – и всё закончилось.

Продавщица приветливо улыбается.

– Какой у вас смышлёный сын, – восхищается она, и я вижу, как Вовка застывает, а Костя прижимает его к себе, словно хочет защитить и ободрить.

– Решено! – хватает Вовка море и корабль. Там, кажется, «Летучий Голландец». Эту картинку мы точно будем год собирать или даже больше.

– Ты же не сердишься? – заглядывает брат мне в глаза. Для него важно, чтобы я одобряла каждый его шаг. Он нуждается в моей поддержке, добром слове. Я стараюсь об этом не забывать.

– Нет, конечно, – смотрю, как Костя расплачивается на кассе.

– Только надо Косте правду сказать, – сопит мой медвежонок. – Ты сама говорила, что врать нехорошо.

– А мы и не врём, – треплю его по плечу. – Он сам ошибся.

– Ну да. А ты промолчала. И попросила секрет хранить. Так нечестно, – гудит он шмелём.

– Ну, давай немножко потерпим, а потом я признаюсь.

– Только недолго! – командует Вовка. – А то ты ж знаешь: я случайно проболтаться могу, а ты рассердишься.

– Не буду я сердиться, – улыбаюсь и снова губы трубочкой вытягиваю и бровки «домиком» складываю. Это и есть та самая «просьба». Молчаливая. Наши с Вовкой маленькие секретики.

Громов не остановился. Купил мне варежки – красивые и тёплые, в тон тёмно-синей куртки.

– Подарок. Маленький, – кратко сказал он, и я не стала спорить.

Во-первых, мне понравилось. Во-вторых, он не стал даже предлагать кожаные перчатки – помпезно дорогие и, на мой взгляд, к одежде не подходящие.

Вообще я только сейчас оценила: ведь он не всё подряд тянул из магазина, а выбирал под меня, мой рост, возраст… Ни одной сумасшедше-прекрасной вещи не приволок. Никаких вечерних платьев или шубу в пол.

Он… словно чувствовал меня, понимал. Это странно торкало меня, но поверить в то, что всё это просто так, я не могла. Страшилась: придёт завтра, и сон развеется. Хороший Костичек превратится в мерзкого Дениса. Или случится что-то такое, что снова убьёт ростки веры, что, несмотря на всё моё сопротивление, пытались пробиться сквозь асфальт моих ошибок и осторожности.

Я боялась. А Громов стоял рядом, как большой и вечный дуб, готовый спрятать меня от ненастья, укрыть ветвями от проливных дождей и прочих природных и неприродных катаклизмов.

Хотелось к нему прижаться и забыться. Довериться без оглядки. Прикоснуться пальцами к гладкой щеке и закрыть глаза, впитывая Костину надёжность, силу, уверенность. Но я не могла. Осторожничала, сторонилась его. Старалась, чтобы мы меньше соприкасались.