Ты моё дыхание - Ева Ночь

– Не важно, – отмахивается она от меня, – захочешь – потом расскажешь. Не захочешь – не обязательно посвящать почти постороннюю тётку в свои дела. Но, так уж получилось, не совсем ты мне и чужая. Я ведь людей чувствую, и в дом тебя пустила не просто так. Ты ж душа, Софьюшка, а души сейчас, поверь, не так уж часто на пути попадаются. Особенно такие молоденькие, как ты.

От её слов – горячо в груди, до слёз. И смотрит Михайловна на меня по-доброму, проникновенно, будто действительно видит меня насквозь.

– Ты зачем ему про Вовку соврала? – спрашивает ласково, улыбаясь. В глазах у неё – искры вспыхивают.

– Я и не лгала, – чувствую, как заливает меня жаром, – он сам решил, что Вова – мой сын.

– Но и не поспешила правду сказать, – погрозила пальцем. – Это неплохо, нет. Уж если его наличие ребёнка у тебя не смущает, то это отличный знак.

– Всё не так, поверьте! – я всё же порываюсь рассказать о наших договорённостях, но Михайловна не даёт мне рта раскрыть.

– Не упрямься. Просто позволь себе быть счастливой. Прими эти вещи. Ему приятно, и ты наконец-то сможешь хотя бы об этом не думать. Ты у себя на последнем месте вечно. Пора уже хоть немножко себя любить и позволять о себе заботиться. А я присмотрю, чтобы без баловства. Да Костичек не такой, поверь. Я людей хорошо чувствую. Правильный он, цельный. Как мой Богдаша, – привычно вздыхает она, когда вспоминает внука. – Может, и я доживу до момента, когда он за девушкой ухаживать начнёт.

– Вы как фея-крёстная, – невольно фыркаю я.

– Да, моя золушка, я такая, – звенит она браслетами и поправляет ярко-окрашенные волосы. – Пойдём, обрадуем Костю.

Радовать я никого не собиралась, но, оказывается, пока мы с Михайловной беседовали по душам, оставшееся народонаселение обрадовалось самостоятельно.

Двое из магазина испарились, забрав с собой те вещи, что не подошли, а остальные остались гордо украшать большую комнату в квартире Михайловны.

– Соня! – сиял, как начищенный самовар, Вовка, – а мы с Костей всё купили! Всё-всё, что тебе понравилось!

Мы с Костей. Купили. Как легко Вовка примазался к возмутительной диверсии Громова.

– К сожалению, лишнее придётся вернуть в магазин, – тихо сказала я и порвала на мелкие клочки невозмутимую рожу дона Котэ.

Михайловна за моей спиной крякнула. То ли довольно, то ли осуждающе.

– Прошу прощения, госпожа Ковалевская, но эти вещи возврату не подлежат, – отрезал Громов, открыто принимая мой взгляд. – Одевайся, надо ребёнка выгулять, он заслужил, а заодно и гардероб проветрить.

– Не командуй, – попыталась сопротивляться я и получила полный тоски и обиды Вовкин взгляд.

– Мы старались, а ты!.. – возмущённо надул ребёнок губы. – Даже спасибо не сказала! А сама учишь быть вежливой!

По большому счёту, Вовка прав. Но он, в силу своего возраста, не учитывал некоторые детали и нюансы.

– Спасибо, – запоздало поблагодарила я Костю, – но сделаем так, как договорились.

– Без проблем, – слишком легко соглашается Громов.

– Идите уже, – ворчит Михайловна, – освобождайте плацдарм от своих богатств и дуйте на улицу. Дайте больной мудрой женщине посидеть в тишине. Устала я от вас.

Она осторожно приземляется в кресло и всем видом показывает, что мы ей смертельно надоели. Артистка. Не знай я её получше, уже бы испытывала чувство вины.

Я всё ещё колеблюсь, зато Вовка, сопя, начинает собирать «несметные богатства» и уносить в нашу комнату.

Всё же надо будет с ним поговорить. Вот эти накопительские замашки мне абсолютно не нравятся. Его даже не спасает то, что эти вещи предназначены мне. Нельзя вот так легко принимать подарки от чужих людей, потому что у каждого поступка есть своя цена.

Но пока он с удовольствием выполняет роль носильщика и сбрасывает купленное беспорядочной горой на моей кровати, я решаю немного поэксплуатировать Громова по прямому назначению.

– Ты бы не мог мне помочь? – спрашиваю, указывая на второе, свободное кресло, – Михайловне нравится сидеть на кухне и смотреть в окно. Я пообещала туда кресло перетянуть, чтобы ей было удобно.

– Без проблем, – Громовскую невозмутимость невозможно пробить. Бархатный голос, мягкие движения. Он словно не движется, а танцует, что при его габаритах выглядит завораживающе.

Я смотрю, как он переставляет кресло. Как бугрятся его мускулы. Снова слышу, как восхищённо крякает Михайловна. Ну, да. Я сама готова в утку-крякву превратиться, однако молчу. Хватит и того, что взгляд от Громова оторвать не могу.

Это… другая сила. Та же, наверное: он физически сильный мужчина. Но сейчас его сила не опасная, а направленная в мирное, домашнее русло.

Я никогда не видела, чтобы Денис мебель переставлял. Не барское это дело. А Громов – запросто. «Без проблем», – как он говорит. И это странно меня торкает – до щекотки в животе, до мурашек, что бегут по коже при виде его грации, звериной мощи. Это, оказывается, упоительно – командовать вот таким физически опасным мужчиной и видеть, как он легко подчиняется твоим просьбам.

Кресло на кухне сжирает пространство. К счастью, там есть что «жрать». Главное – Михайловне будет удобно сидеть. Сама бы я полдня пыхтела, пока бы перетянула его туда. Это даже хорошо, что Котя пришёл. Хоть какая-то от него польза.

– Спасибо большое, – говорю на этот раз искренне и от всей души.

– Пожалуйста, Софья, – отвечает он серьёзно. – Обращайся, если будет нужно. Всегда помогу. А теперь – одевайся. Пожалуйста. Ребёнок ведь не виноват, что ты на меня сердишься?

Он смотрит мне в глаза. Ирония. Лёгкая улыбка на губах. Сильные руки опущены вниз и не пытаются меня заграбастать. А мне… почему-то хочется, чтобы он… обнял. Хочется почувствовать биение его сильного сердца. Услышать, как он дышит, как приподнимается его грудная клетка у меня под щекой.

Я убегаю из кухни, будто он за мной гонится, испугавшись собственных желаний. Опасно! Этот мужчина умел мастерски выбивать меня из колеи. Туда, где сугробы выше головы и можно запросто задохнуться, умереть, не выбраться из ловушки, в которую я, кажется, сама себя загнала.

Костя

Я бы устало вытер пот с чела – так она меня вымотала, маленькая, но отважная Софья. Как же она сопротивляется! Заводит. Жутко заводит это противостояние. Не знаю, каким чудом я держусь и корчу из себя равнодушную мебель. Но мне только на пользу наши бодания. Чую: нелегко придётся, а поэтому лишняя закалка не помешает.

Благо, у меня есть добровольные помощники.

– Ты с ней аккуратнее, Костичек, – вещает Михайловна, пока Ковалевские шуршат у себя в комнате, переодеваясь для прогулки. – Девочка хлебнула своё.

– Да? – спрашиваю осторожно, однако Михайловна только рукой машет. Браслеты её звякают. Она перебралась в кухню, заняла пост у окна. При дневном свете хорошо видно, как плохо она выглядит. Скукожившаяся какая-то, жалкая. Морщины прорезались отчётливее. И сейчас её яркость против неё играет: она похожа на грустного клоуна с размазавшимся гримом.