Ты моё дыхание - Ева Ночь

– Бросай это гиблое дело, орехов предостаточно. А я не рождественский гусь, чтобы меня откармливать. Лика считает по-другому, конечно. Думает, наверное, что я голодаю. Поэтому я стараюсь меньше попадаться ей на глаза. И, к слову… – я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не слышит ли меня тётка. Она, к счастью, занята детьми и разговаривает с Аллой. – Я равнодушен к этому салату, – говорю шёпотом. – Ем его, потому что Лика готовит. Не хочу её огорчать.

Я склоняюсь к Софье. Особой необходимости в этом нет. Ловлю себя на том, что намеренно ищу поводы, чтобы быть к ней ближе.

Меня тянет к ней, и, кажется, она тоже не так напряжена, как раньше. Наш поцелуй многое изменил. Есть только одно «но»: нет сил и желания противиться магнетизму. Хочется большего. Хотя бы касаться её, видеть улыбку, смотреть в глаза, читать доверчивость, а не настороженность.

– У меня есть отличная идея, – киваю я на Софьины ноги и наблюдаю, как она краснеет. Даю ей прийти в себя. Достаю из старого шифоньера валенки. – Для снега – самое то. К тому же, в них можно с носками нырять.

– Я… да, – бормочет Софья, оправдываясь, – ноги промочила, ботинки короткие, снег туда набился.

Набился, как же. Видел я её обувь. Но спорить нет смысла. Лучше действовать, когда время придёт.

– Пойдём, – забираю я из её рук молоток и собираю орехи в миску. – Поможем Аркадию.

Софья послушно напяливает валенки. Губу смешно оттопыривает и сразу становится похожа на Вовку. Или он на неё. Теперь вообще нет сомнений, что он её сын, хоть внешне они совсем не похожи.

Детям и оставшейся женской половине не до нас. Или они усердно делают вид, что не замечают наших передвижений. Мы выскальзываем на улицу.

– Спасибо за валенки, – благодарит Софья, – тут так хорошо на улице, а я на природе сто лет не была. Воздух вкусный. Надышаться бы.

Сто лет. Особенно, если учитывать, что ей только двадцать один год. Что у неё за жизнь была? И ведь не расскажет же. Поэтому я не спрашиваю. Просто беру её за руку. Варежек и перчаток у Софьи тоже нет. Пальцы её тонут в моей ладони. И это куда острее, чем когда ведёшь доверчивого малыша.

Драгоценные минуты уединения. Минуты, когда я могу просто согревать её пальцы, ничего не говорить и не делать того, чего мне на самом деле хочется. Жаль, что всё это заканчивается слишком быстро.

Драконову никакая помощь не нужна. Ему нравится возиться возле мангала, колдовать над мясом. Можно постоять, поболтать ни о чём, посмотреть на живой огонь.

Чуть позже к нам подтянулись все. Мы пили сладкую домашнюю наливку, смеялись, шутили, жадно вдыхая запах дыма и шашлыков.

Я вдруг понял: мне именно этого не хватало для спокойствия. И впервые я здесь чувствовал себя как дома. Не лишним.

Но самое большое наслаждение – осторожно прижимать Софью к себе. Дышать ею, уткнувшись в растрепавшуюся светлую косу.

Что это такое – трепетное отношение к женщине – я тоже, оказывается, забыл… Но очень вовремя вспомнил и понял: пусть так, мне всё равно нравится. Чем сложнее, тем лучше. И тем слаще будет миг, когда Софья наконец станет моей.

Софья

Наливка собственного производства тёти Лики оказалась коварной штукой: пилась как компот, голова оставалась почти светлой и ясной, зато ноги отказывались мне служить. Я это поняла, когда мы собрались уезжать.

Уже плотные сумерки спустились. Аська вырубилась на руках у Аркадия. Вовка осоловел от съеденного мяса и тоже смотрел на меня полусонными глазами. Пора было и честь знать.

И тут выяснилось, что мне капец. Было жутко стыдно, но весело. Видимо, спиртное сняло внутренние блоки: я стала слишком храброй и отчаянно беспечной.

Мне нравилось, как прижимался ко мне дон Котэ. Мне казалось, что если он за спиной, то тыл мой в безопасности. Не хотелось осторожничать. Упоительное чувство – стоять рядом с таким мужчиной и ничего не бояться.

– Поехали домой, Софья, – сказал он мне, когда действительно пришло время откланяться.

– Оставайтесь, – сказала Лика и так смотрела на Костю, что в душе что-то переворачивалось и назад, на место становиться не хотело. – У нас хватает комнат для всех. И Вовик устал. А завтра воскресенье.

– Нет! – испугалась я подобной перспективы. Голова соображала и рисовала картины одну другой краше. Лучше всё же не находиться с Костей под одной крышей. Тыл – хорошо, а быть от него подальше – разумнее.

– Мы поедем, Лика, – мягко сказал Громов, и у Лики потухли глаза. – Софья учится в институте. К занятиям надо готовиться. И у меня есть дела, пусть и воскресенье. Но мы обязательно приедем в гости, как только сможем. Да, Софья?

Он не требовал. Спрашивал. И я кивнула, не доверяя собственному голосу. Всё же я согласилась ему помочь. И… мне хотелось сюда вернуться.

А потом случилось это: ноги не хотели меня слушаться. Села бы в снег и не вставала. Будь я в нормальном состоянии, со стыда сгорела бы. А так… смеялась от бессилия и беспомощно смотрела на Костю.

– Развезло? – спросил он тихо и подмигнул.

Понятливый какой. Внимательный. Не ругался и не сердился. Глаза у него красивые. А голос звучал интимно.

Мне нужно как-то доползти до домика. На ногах у меня валенки и чужие носки. Я даже представить не могла, как в ботинки собственные переобуться.

Громов вёл меня, как на буксире. Мы так смешно передвигались. Он будто бы дурачился – толкал меня сзади, заключив в свои медвежьи объятия.

Так это, наверное, смотрелось со стороны. На самом деле, он меня просто держал и почти нёс, не особо напрягаясь. А я терпела его руки, что сжимали меня гораздо сильнее и жёстче, чем у костра.

Прислушивалась к себе: что я чувствую? Нет ли паники? Но то ли дело в Громове, то ли дело в наливке. Ощущала я себя вполне сносно.

– Сама справишься? – спросил Костя, как только мы порог домика преодолели.

– Да-да-да, спасибо, – затараторила я, срывая шапку.

– Вот и хорошо, – кивнул Громов, не делая попыток меня удерживать, и я перевела дух. – Обувайся, а я пока Вову в машину усажу.

Он ушёл, а я осталась одна. И сразу стало пусто и неуютно. Не страшно, но Громовской уверенности не хватало.

В домике, где жарко горела печка, меня окончательно развезло. Костя меня такой и застал через несколько минут: я сидела на полу, зажав ботинки в руках. У меня не хватило сил ни валенки, ни носки снять.

То есть сил бы, может, и хватило, но теперь не слушались не только ноги, но и руки.

Я молила только о том, чтобы в домик не вернулись Драконовы или Лика. Позор какой. Не хотелось в их глазах выглядеть какой-то горькой алкоголичкой. В нашей семье не злоупотребляли. Ни мама, ни папа. Разве что Денис, но он моей семьёй никогда и не был.