Цепи Эймерика - Валерио Эванджелисти

приведут сюда, доказано. Таким образом, цель нашего допроса – не получить признание, в этом нет необходимости, а установить фактические обстоятельства дела и заставить подсудимых отречься от своей веры. Также напоминаю вам, что среди них будет мало Совершенных или вообще ни одного. Поэтому заключенные могут лгать, хотя и неохотно. Но вряд ли кто-то из них способен выражаться с изощренной хитростью. Это должно облегчить нашу задачу.

– Епископ разрешил использовать крайние меры? – спросил отец Ламбер.

– Он требует отдельного рассмотрения во всех конкретных случаях, – поморщился Эймерик. – Видимо, мы должны каждый раз посылать ему протоколы следствия и дожидаться решения. Разумеется, я не стану подчиняться таким приказам.

– Попахивает соучастием, – прошипел отец Симон, сжав тощие ладони в кулаки. – Сначала этот епископ допускает дьявола в свои земли, а потом пытается помешать нашей миссии.

– Однако, – попытался слабо возразить отец Хасинто, – Папа Урбан считает, что епископ и инквизитор должны сотрудничать. Помните бреве [33] 1363 года?

– Но в данном случае епископ сам отказывается от этого, – отрезал Эймерик. – Ничто не заставит нас подчиняться тому, кто идет против указов Папы.

Стук металла о каменный пол заставил доминиканцев замолчать. В зал вошли три колонны заключенных в сопровождении палача и помощников. На пленниках были надеты железные ошейники, беспощадно царапавшие кожу, которые соединялись длинными тонкими цепями.

Подавленный тяжелым зрелищем, отец Хасинто отвел взгляд. Одежда на мужчинах и женщинах, стариках и детях превратилась в лохмотья и была испачкана экскрементами. Они шли каким-то больным, ритмично-лихорадочным шагом. Некоторые настолько ослабели от голода, что, дойдя до середины зала, повалились на землю, увлекая за собой стоящих рядом. Солоноватый, тошнотворный запах наполнил воздух.

Эймерик почувствовал сострадание, но не позволил ему взять верх. Он встал и подошел к дрожащим человеческим цепям. Стараясь сохранять невозмутимый вид, внимательно вгляделся в измученные и перепуганные лица людей, которые три дня прожили в сырости и страхе.

Мужчин было больше всех. Среди них выделялись лица солдат, выносивших страдания мужественнее других. Эймерик сразу заметил тех троих, которых встретил в таверне еще в ночь своего приезда. Женщин было девять, в том числе одна совсем старуха, вся в морщинах, с торчащими в разные стороны клочьями седых волос, и две совсем молодые, блондинка и брюнетка, с тонкими, очень похожими чертами лица. Одна девочка, лет десяти на вид, вместе с остальными двумя детьми смотрела вокруг широко раскрытыми покрасневшими глазами, словно не понимая, что происходит.

Обойдя всех заключенных, Эймерик вернулся на свое место. Повисла тишина, нарушаемая только бряцанием цепей, но ненадолго. Инквизитор прервал молчание и заговорил холодным, бесстрастным голосом.

– Не надейтесь, что мы испытываем к вам сострадание. Святотатства, совершенные вами, исключают любое милосердие. Вы согрешили, предавшись ереси, и безусловно заслужили сожжение. Однако этот суд вершат добрые и справедливые христиане, которые готовы смягчить наказание для обманутых лжеепископами и лжемагистрами и тех, кто хочет назвать предателей веры и отвергнуть ложные доктрины. В противном случае ваша плоть будет гореть до тех пор, пока не превратится в уголь, а вы будете кричать, пока высохший язык не выпадет изо рта.

Эймерик часто запугивал подсудимых эффектными, мрачными и зловещими образами, чтобы они

быстрее сдались. И в этом случае слова возымели действие. На лицах появились ужас и отчаяние, а тела задрожали так, что забренчали цепи.

– Мы допросим каждого, по очереди, – продолжал Эймерик. – Кто не захочет говорить и будет что-то скрывать, у того раскаленным железом вырвет признание рука палача. Но прежде я спрашиваю вас. Не хотите ли вы все здесь и сейчас отречься от заблуждений и покаяться, уповая на милость истинной апостольской римско-католической церкви?

Заключенные опустили глаза. Казалось, молчание свидетельствовало о том, что слова сказаны Эймериком не зря, как вдруг раздался чей-то голос.

– Ты, слуга Бога иудейского, наполняющего твои уста милосердием, можешь сказать нам, где наш брат Гийом?

Крайне удивленный, инквизитор вопросительно глянул на отца Хасинто и отца Симона, но увидел в их глазах лишь недоумение. Потом снова посмотрел на пленных.

– Кто сейчас говорил?

Немолодой, но крепкий мужчина вышел вперед, насколько позволяли цепи. Эймерик узнал в нем солдата из таверны, предложившего своим товарищам помолиться перед трапезой.

– О каким Гийоме ты говоришь, проклятый богохульник? – суровым тоном спросил он.

– О Гийоме де Нарбонне, которому ваш капитан вспорол брюхо ни за что ни про что. Неужели ты ничего не знаешь об этом, Святой Злодей?

Растерявшись и побледнев, Эймерик привстал со скамьи, но тут же опустился обратно.

– О чем говорит этот человек? – шепотом спросил его отец Хасинто.

– Понятия не имею.

– Еще одна дьявольская уловка! – вскричал отец Симон. – Еще один заговор Отца лжи!

– Заткнись, старик! – Солдат с ненавистью посмотрел на него. – Твоя церковь – ведьма, питающаяся кровью, твои епископы только услаждают свою плоть, твой папа…

Солдат не успел закончить. Тяжелый кулак Филиппа обрушился ему на затылок, заставив согнуться пополам и рухнуть на костлявые колени. При этом цепь чуть не задушила его. Скованные с ним узники зашатались и повалились друг на друга, как куклы в балагане. Грохот смешался с болезненными стонами.

– Магистр, необходимо срочно выяснить, что произошло, – зашептал подбежавший отец Ламбер.

Эймерик стряхнул в себя оцепенение, и теперь его взгляд поистине пугал.

– Да, – поднимаясь на ноги, сказал он. – Расследованием займетесь вы. Найдите Райнхардта и осмотрите подземелье. Сеньор де Берхавель, сколько было пленников?

– Двадцать пять плюс Отье, – пролистав бумаги, ответил нотариус.

– Сейчас их двадцать четыре. Мастер Филипп!

Палач тем временем пытался заставить заключенных подняться, безжалостно дергая за цепь.

– К вашим услугам, отец.

– Заприте этих несчастных в смежных камерах. Не давайте им есть и пить, – Эймерик поедал глазами пожилого солдата, который пытался выпрямиться. – Что же касается этого приспешника Люцифера… или нужно называть тебя Filius minor?

Тот смотрел на инквизитора таким же полным ненависти взглядом и молчал.

– Вот что надо сделать. Отцепить его от остальных, отвести в комнату, где вы храните свои инструменты, и приковать к жаровне. Пусть поймет, что его ждет, а заодно поразмышляет о своей виновности.

Отец Ламбер вышел из зала, а заключенные, снова выстроившись в колонны, возобновили свой нестройный, хромоногий марш. Эймерик подошел к отцу Симону, который в полном смятении так до сих пор и сидел на скамье.

– Нам понадобится вся ваша ясная и чистая вера, дорогой отец. Вы были правы. Этими местами завладели дьявольские силы, а мы как лодка, попавшая в шторм.

Испещренное морщинами лицо отца Симона немного смягчилось.

– Церковь – очень прочный корабль, а вы – очень хороший рулевой. Встаньте на колени.

Эймерик повиновался. Отец Симон