Цепи Эймерика - Валерио Эванджелисти

Папы, стоящий выше самого епископа! Если Эбайл будет сопротивляться, я уничтожу его так же, как Семурела, ожившего Отье и остальных сынов дьявола!

Вдруг инквизитор замолчал. Ему снова показалось, что руки и ноги существуют отдельно от тела. И так явно, что даже в глазах помутилось.

Увидев, как Эймерик пошатнулся, отец Хасинто поднялся и подошел к нему поближе. Хотел поддержать под локоть, но не осмелился, хорошо зная о ненависти инквизитора к прикосновениям.

– Вам плохо? – спросил он.

Эймерик пришел в себя. Отступил на шаг в сторону и сказал:

– Ничего страшного, просто голова закружилась. Как думаете, мы можем доверять палачу и его помощникам?

– Да. В прошлом они оказали Святой канцелярии большие услуги.

– Хорошо. Теперь нам остается рассчитывать только на них и, разумеется, на сеньора де Берхавеля. Убедитесь, что они не ели безвременник.

– Нет, я уверен, – улыбнулся отец Хасинто. – Берхавель ужинал вместе с нами, а мастер Филипп и мальчишки едят только мясо. Они считают эту пищу самой подходящей для представителей своей профессии.

– Предупредите палача, – произнес Эймерик, глядя на солнечные часы замка, – что в Девятом часу мы продолжим допросы. Если успеем, выслушаем каждого заключенного. Пусть их приведут.

После разговора с отцом Хасинто Эймерик развил бурную деятельность. Сначала осмотрел кладовку, выбрал продукты, в которые нельзя было подсыпать отраву, отдал Филиппу и приказал держать под замком. Все остальные выбросил.

Кроме того, поручил палачу купить в Шатийоне двух живых овец и поросенка, чтобы закоптить их под своим личным наблюдением. В этот день всем было приказано поститься до вечера, а на ужин поесть только отваренных бобов. Использование любых специй запрещалось.

Эймерик продолжал отдавать указания, касающиеся трапезы, когда прибыл Бернье, который так измучился в дороге, что едва дышал. Он передал инквизитору послание епископа де Куарта, начинающееся словами: «Епископ Аосты милостью Божьей приветствует и благословляет отца Николаса Эймерика из доминиканского ордена, инквизитора, расследующего ересь в деревне Шатийон».

После приветствия следовали расплывчатые и умышленно двусмысленные фразы, смысл которых, однако, был ясен. Эймерику разрешалось использовать пытки, но согласие епископа требовалось в каждом конкретном случае. На практике это означало отказ. Эймерик скомкал листок, ломая печати, и швырнул его в очаг на кухне. Сургуч еще долго шипел, плавясь на раскаленных углях.

Но Бернье не дали отдохнуть и прийти в себя. Инквизитор вручил ему послание для Папы, составленное в спешке и в гневе, где кратко описал происходящее и потребовал новый отряд солдат. Так как лошадь Бернье совсем обессилела, Эймерик дал ему свою, почти что закинул юношу в седло и приказал во весь опор мчаться в Авиньон.

Утомившись от забот, инквизитор поднялся в свою комнату, опустился на кровать и уставился в потолок. Так прошло полчаса, но вдруг, заметив боковым зрением карабкающегося по стене паука, он почувствовал, как по коже поползли мурашки. Попытался не обращать на это внимания, но вскоре ему стало казаться, что под рясой бегает целый выводок пауков. Эймерик встал, убил паука, швырнув в него оффиций, и торопливо спустился на первый этаж.

Там один из помощников палача закреплял кольца на краю скамьи.

– Знаешь, что такое паровая баня? – спросил его Эймерик.

– Нет, отец, – ответил удивленный мальчишка.

– Нагрей камни, большие и круглые, с кулак. И отнеси в башню. А твой приятель пусть найдет корыто и нальет в него воду.

Недоумевая, зачем все это нужно, парень кивнул головой. Чуть позже в одной из квадратных башен Эймерик наблюдал, как мальчишки, взяв большие клещи из своего арсенала для пыток, натащили раскаленных камней и побросали их в воду. Из корыта тут же повалил густой пар.

Глядя на выражение их лиц, Эймерик не смог сдержать усмешку.

– Я не сошел с ума. Этот способ придумали крестоносцы, поэтому он и называется «турецкая баня». Можете идти.

Оставшись в одиночестве, инквизитор снял рясу и вошел в облако пара, который очень медленно выползал наружу через бойницу и узкую входную дверь. В теплом молочном тумане Эймерик почувствовал блаженство и умиротворение, вернувшее ясность голове. Когда пар почти рассеялся, он снова надел рясу. От холодного воздуха по телу прошла сильнейшая дрожь; это позволило вновь обрести полное господство над руками и ногами и прогнало ощущение, что одежды кишат отвратительными насекомыми.

Когда в Девятом часу инквизитор вошел в зал, его расположение духа можно было назвать почти хорошим. Он очень почтительно поприветствовал отца Симона, который последние десять часов провел в молитве, стоя на коленях на каменном полу, покрытом соломой. Поддерживающий старика под локоть нотариус другой рукой прижимал к себе пачку бумаг.

– Вам сообщили о случившемся? – спросил Эймерик у преподобного отца.

– Сеньор де Берхавель мне все рассказал, – прищуренные глаза отца Симона напоминали узкие красные щелочки. – Не вижу смысла говорить, что я об этом думаю.

– На этот раз, отец, я уверен, мои мысли полностью совпадают с вашими.

В это время в зал вошли отец Ламбер и отец Хасинто вместе с палачом. По традиции они поклялись, что будут хранить тайну. Инквизитор уже собирался занять свое место, но тут к нему подошел Райнхардт.

– Что, капитан? – Эймерик нахмурился.

Швейцарец выглядел совсем поникшим. Точнее, больным.

– Мастер Филипп сказал, что его люди заменят моих – тех, которые охраняют заключенных.

– И что же?

– Я хотел услышать подтверждение от вас.

– Вы его получили.

Райнхардт собрался уходить, но медлил. Инквизитор догадался о его чувствах и не мог не сказать:

– Дело не в недоверии, капитан. Ваши люди больны и нуждаются в отдыхе. Кстати, как они?

– После ваших слов и мессы им немного лучше. – Райнхардт, казалось, немного успокоился, только глаза продолжали нервно бегать. – Отеки не исчезли, но аптекарь принес настой. Утром все было значительно хуже.

– Замечательно. Идите.

Когда капитан ушел, Эймерик подозвал Филиппа.

– Приведите всех пленников, кроме Отье. Разумеется, в кандалах. Пусть ваши помощники возьмут мечи.

Филипп молча поклонился и отправился выполнять приказ, мальчишки поспешили следом за ним. Отец Хасинто и сеньор де Берхавель расположились на тех же местах, что и на предыдущем слушании, тогда как отец Симон сел на скамью-сундук под распятием слева от Эймерика, а отец Ламбер поставил свой стул рядом со столиком нотариуса. На этот раз сиденье из трех досок посередине зала не сооружали. Хотя солнце стояло высоко, черные полотнища на окнах так затемняли помещение, что пришлось зажечь факелы и несколько свечей. В этой зловещей атмосфере казалось, что в воздухе витает что-то неясное и тревожное.

Эймерик прокашлялся.

– Напоминаю вам, преподобные отцы, и вам, сеньор нотариус, что обвинение в ереси в отношении заключенных, которых сейчас