Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик

дебатов. Как всем известно, наше заведение не берет на работу евреев. О конкретных причинах меня не спрашивайте, просто доступа евреям в нашу компанию нет, и на том точка. Если вы еврей, такого рода практика может вас шокировать. Она может поражать даже представителей других народов, таких как я, главный инспектор Ойген Пфоль, или даже другой наш образцовый сотрудник Вольфганг Маркус, но такой порядок был заведен несколько десятилетий назад и давно превратился в традицию, а разве такой институт, как Страховая компания Богемского королевства против несчастных случаев на работе, может нарушать традиции? Ведь это означало бы изменить нашим собственным убеждениям. Этот запрет, проклятием висевший над всем его племенем, доктор Кафка, которого в нерабочее время мне случалось называть Францем, сумел преодолеть потому, что его кандидатуру поддержал доктор Отто Прибрам, член административного совета нашей компании, чей сын, как мне довелось впоследствии узнать, близко дружил с доктором Кафкой. К тому же, говоря, что наша компания закрыта для евреев, я все же несколько преувеличиваю, ведь у нас получил место и другой представитель этой общины, доктор Флейшман, которого взяли в отдел несчастных случаев в промышленности. Честность обязывает меня заявить, что моего расположения он не потерял и по сей день. Вы скажете, что два человека из двухсот тридцати – в те времена нас было именно столько – это сущая ерунда. Но это с какой точки зрения смотреть. Так, для доктора Германа Вогеля, тоже члена административного совета, даже двое – это уже очень много. Возвращаясь к доктору Кафке, я должен сказать, что компания, сделав столь смелый выбор, ни разу о нем не пожалела. То же самое в равной степени относится и к доктору Флейшману. Если хотите, я дам вам почитать другие его статьи, чтобы вы увидели, как справедлива и точна, как гармонична его проза. Мне говорили, что он еще и писатель, но, если честно, его произведений я не читал, потому как меня без остатка поглощает страховое дело, если, конечно же, мне вообще позволительно говорить о собственной персоне. Но я совсем не уверен, что какой-либо вышедший из-под его пера рассказ по качеству сравнится с его прозой о борьбе с несчастными случаями на производстве в промышленности Богемского королевства. Ступайте, мне пора возвращаться к делам, ибо страхование – это людоед, пожирающий саму вашу жизнь. Давайте сюда письмо, ради которого вы пришли, кто-нибудь из асессоров проводит вас до двери. Но если позволите совет, зайдите как-нибудь к нам навести в кабинете доктора Кафки порядок, ведь наш добрейший доктор Эрнст Грулиг постоянно жалуется начальству, что тот мог оставить в ящичках и шкафу целую кучу бумаг – еще немного, и он выбросит их в корзину для мусора. Вы не хуже меня знаете, что шансы нашего замечательного доктора Кафки вернуться сюда практически равны нулю. Так что надумаете прибраться у него в кабинете, наши двери для вас открыты.

С этими словами заместитель директора нажал кнопку на столе перед ним. Через какое-то мгновение в приоткрывшуюся дверь просунул голову асессор и предложил свои услуги.

«Сочинительство – моя единственная цель, – доверительно сказал ему как-то в Матлярах Франц, – препятствие на этом пути только одно, зато огромное: контора».

Наконец пришел Брод. Униженно извинился, глядя перед собой невидящим взглядом, подозвал официанта, заказал пива, выпил одним глотком и потребовал еще. Потом заговорил стремительной, отрывистой скороговоркой. Объяснил, что поехал в страховую компанию забрать вещи Франца. В доме 7 по улице Поржич был в восемь часов утра, – рассказывал он, нервничая все больше и больше. Какой-то асессор проводил его до кабинета Франца и оставил одного. На вешалке у входа по-прежнему висело принадлежавшее их другу пальто с немного вытертым воротником и зонт. Макс отдернул шторы, чтобы в комнате стало светлей, и открыл окно, дабы впустить немного свежего воздуха. С трудом удержался от соблазна присесть на стул напротив письменного стола, на который плюхался сто раз, приходя к Францу на работу, на несколько мгновений задержал взгляд на кресле из красного дерева и на обтянутом молескином письменном столе, на котором все так же стояла наполненная доверху чернильница. Но прикасаться ни к чему не стал, едва в состоянии дышать.

Свою лихорадочную речь Брод продолжал с таким видом, будто только что побывал в святая святых. Объяснил, что долго, как парализованный, стоял в кабинете перед большим железным сейфом, не решаясь его открыть, словно боялся совершить кощунство. Но в конечном счете все же повернул ручку. И в этот момент его взору предстало невиданное зрелище – на полках вполвалку лежали записные книжки и тетради, причем самые разные, от школьных до сшитых спиралью, равно как и небольшие блокнотики для заметок, некоторые истрепанные чуть ли не до дыр.

– Продолжайте, не томите! – в конце концов попросил Брода Роберт, когда тот прервал рассказ, по мнению молодого человека, слишком уж замешкавшись.

Макс поставил на стол бокал, вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшую записную книжку и без слов протянул собеседнику. Открыв ее наугад на первой попавшейся странице, Роберт прочел:

На письме от меня ускользают слова, я вынашиваю мысль провести автобиографическое исследование. Не биографию написать, а именно провести исследование, дабы пролить истинный свет на крохотные, незначительные элементы.

Когда он начал листать блокнот, сердце забилось так, будто собиралось выпрыгнуть из груди. Перед его глазами бежали строки, написанные разным почерком – то размашистым и небрежным, то более убористым и ровным. В одном месте зачеркнуто подряд сразу несколько строк, в другом страница без единого слова, в третьем полностью заштрихована, в четвертом наполовину вырвана. Его взор упал на следующий отрывок:

Самой неблагожелательной особой, которую мне когда-либо доводилось встречать, была не та, что говорила ”я тебя не люблю”, а та, что заявляла ”ты не можешь меня любить. Хочется тебе или нет, но ты, на твою беду, любишь не меня, а любовь ко мне. А любовь ко мне тебя не любит”.

– Кто бы мог подумать, что служащий страховой компании с таким знанием дела будет выбрасывать записные книжки, – бросил Брод. Лихорадочный блеск в его глазах поугас, будто он, поделившись переживаниями, избавился от тяжкого бремени.

– Просто фантастика! – не удержался от возгласа Роберт.

– Но это еще не все, – доверительно заявил ему Брод.

– Не все?

– Забрав все из шкафа и набив блокнотами сумку, – с волнением в голосе продолжал Макс, – я перешел к ящичкам стола, а когда открыл средний, увидел конверт с моим именем на обратной стороне… В это невозможно поверить.