Франц Кафка не желает умирать - Лоран Сексик

слова. Задержаться в погребальном зале Оттле удалось лишь самую малость. Побыть с братом наедине ей никто не дал. Свое свидание с вечностью она пропустила. А теперь уже поздно. Четверо мужчин в черном несут ее брата на руках, шагая медленным, размеренным шагом. Над кладбищем носится ветер. Она видит перед собой гроб. Под туфлями скрипит гравий. Весна прошла, и вот теперь, в июне, наступила зима. Франца больше нет. Или это больше нет самого мира, в котором он жил?

Рядом с ней идет Дора. Каждый шаг дается ей с таким трудом, что того и гляди упадет. Теряет равновесие. Или все же рассудок? «Кто не видел Дору, тот не знает, что такое любить», – сказал ей Роберт. Всю неделю, что она живет у них дома, с ее уст срываются только долгие, протяжные всхлипы.

«Слушай, Оттла, как ты умудряешься не плакать?» – без конца переживала за нее сестра Валли. Как тут объяснить, что у нее просто нет слез? Франц унес с собой в могилу все, свою боль, свою тоску. Вместе с ним умерло и его отчаяние.

Чуть впереди идет отец, замкнувшись в своем молчании. Прямой, достойный, погруженный в свои мысли, с отсутствующим взглядом. О чем он сейчас может думать, этот человек, бессменно одерживавший в вечной семейной дуэли никому не нужные победы? Может показаться, что торопится за сыном, стараясь после смерти догнать того, кому мешал жить. Отец, я не хочу тебя потерять, не хочу, чтобы ты погиб, терзаясь угрызениями совести. Прошу тебя, нам и одной беды достаточно.

Мать хоронит сына уже в третий раз. Двое других были еще детьми, маленькими и совсем юными – одному едва исполнилось три, другому пять. Тогда она с маленькими гробиками была одна, и вот теперь судьба решила отнять у нее третьего, забрав обратно подарок, который сама когда-то и преподнесла. Хотя сегодня на кладбище ее провожает целая толпа, в своем материнском горе она все равно одна. Будь их вокруг даже сто тысяч, склонившихся в молитве, после потери сына ее уже никому не утешить.

Во главе траурного шествия, конечно же, вышагивает Макс, ведет за собой остальных, кого ей даже видеть не хочется. Разве может нас ждать что-то еще печальнее в этой жизни? Когда рядом больше нет брата, мир превратился в склеп.

Вот она, его последняя обитель, где они все скажут ему «прощай». Гроб ставят на гравий. В метре от нее разбиваются все мечты. Как такое может быть? Как вся необъятность, вся безбрежность, вся сила и богатство земного существования обречены найти свою кончину в такой маленькой яме? Этот зияющий кратер вот-вот поглотит его жизнь; походы в Хотковы сады; санные прогулки в замке Фридланд и лодочные по озеру Лугано; почтовые открытки из Мареинбада; книги, которые они выбирали в магазине дома 8 по Айзенгассе; альманахи, которые листали; вторые завтраки в кафе «Лувр»; наполненные смехом посиделки с Ирмой и фройляйн Вернер; старого Велча в кафе «Арко», рассказывающего истории из жизни еврейского народа в те времена, когда еще существовали гетто; кукольный домик на Алхимистенгассе с окошком на Хиршграбен, из которого доносилось единственно пение птиц; поездки в Цурау, где вся семья весело ухаживала за садом, с рвением налегая на лопаты; вечерние походы в Национальный театр, чтобы посмотреть пьесу Шницлера; пражский Бельведер, с которого так хорошо видны излучины Влтавы; раскатистый смех в кафе «Луцерна», где они закатывались хохотом, когда еврейская труппа играла «Гамлета», на корню уничтожая Шекспира; субботние встречи на Вацлавской площади – когда они смеялись, тамошние прохожие принимали их за влюбленных; молитву Кол Нидре в Староновой синагоге, трогавшей их до слез, хотя они не понимали из нее ни единого слова; шоу трансвеститов в кафе «Савой», на которых они смотрели не без стыда в душе; веселые вечеринки у Баума или Макса; и их скверные поэмы, вызывавшие на лицах улыбку. Вот какой была их жизнь, когда они приезжали в Прагу испить из ее фонтанов воды.

«Можно без труда вообразить, что каждый из нас живет в окружении уготованного ему великолепия земного существования во всей его полноте, но великолепия, запрятанного где-то очень глубоко, незримого и далекого. Однако стоит его позвать, подобрав для этого нужное слово, и оно тут же к тебе придет».

Разве без брата в жизни есть хоть какой-то смысл, чтобы ее украшать, улыбаться и называть прекрасное прекрасным?

Вокруг великанами выстроились высокие кипарисы. Раввин произносит заупокойную молитву, которую тут же подхватывают несколько человек в длинных кафтанах и в шляпах с загнутыми полями – сторонников веры, преданных ей до умопомрачения, благочестивых иудеев, пришедших с Востока, над которыми потешался их отец, хотя Франц обожал смотреть на них на подмостках еврейской сцены. Теперь их голоса взмывают ввысь в этом театре теней, в который превратился мир, где больше нет ее брата.

«Аминь», – хором отвечают собравшиеся на заупокойную молитву каддиш.

«Мы не умрем, вот в чем заключается истина, – говорил Франц. – Мы умираем еще при жизни, мы просто выжившие. В своей борьбе за жизнь мы даже не догадываемся, что в действительности боремся за смерть».

С молитвами покончено, пришло время прощаться. Те самые четверо мужчин поднимают гроб, чтобы опустить его в землю. К нему бросается Дора. Пытается обнять руками, цепляется и чуть не падает в яму. От этого ее удерживает Роберт. Они медленно опускают его вниз.

Час пробил. Каждый, кто его знал, будь то женщина или мужчина, бросают горсть земли. Она мудро ждет за спинами отца и матери.

Вот и ее очередь.

Роберт

– Вы уже решили, чем займетесь в будущем? – спросил его Макс, когда они столкнулись у решетчатых кладбищенских ворот, когда рассосалась толпа, под выстроившимися в ряд кипарисами, гнувшимися к земле на ветру. До этого Брод успел поговорить с каждым участником траурной процессии. Роберт в это время поддерживал Дору после того, как она рухнула на гроб под изумленные возгласы присутствовавших. Вместе с одним из могильщиков они унесли ее подальше от посторонних взглядов. Вскоре ему на помощь пришли Оттла с Валли, тем самым дав возможность попрощаться с другом. Когда у могилы пошел мелкий дождь, ему на ум пришли слова Франца:

«Я – моя собственная могила, без малейшего изъяна в виде сомнений или веры, любви или ненависти, тревоги или мужества. Во мне живет лишь смутная надежда, хотя жизни в ней не больше, чем в надгробных надписях».

С Бродом они виделись месяц назад, когда Франц еще