Майор и волшебница - Александр Бушков

Не хотелось сейчас с ними возиться, разбирать их скучные и мизерные просьбицы. И я с внушительным видом сказал:

– Прошу прощения, сегодня, среда, неприемный день, – и добавил магическое для немцев словечко: – Таков порядок.

Подействовало, как крестное знамение на гоголевского черта. Не прекословя, потянулись к выходу. А я подумал, что, будучи молодым и начинающим бюрократом, допустил крупную ошибку: нужно было сразу вывесить на дверях объявление на немецком насчет приемных дней – скажем, три в неделю. И приемные часы установить скупо, чтобы меньше досаждали. Нужно будет срочно озаботиться… И прямиком направился в комнату Линды. Постучался. Она почти тут же откликнулась: «Войдите!» – по-русски, понятно, и так знала, что это кто-то из нас, и ее способности здесь ни при чем – ну какой немец осмелился бы болтаться по нашему домику и стучаться в двери? А часовой в прихожей на что?

Она сидела за столиком с какой-то книгой из библиотеки беглого доктора. На ней было другое платье, вишневого цвета, в белый горошек, нравившееся мне больше того, серого (о чем Линда уже знала). Серое, это уже я знал, было раза в два подороже, но все равно, по моему сугубому мнению, у него был какой-то чересчур уж казенный вид. И точно, оказалось, Линда в нем ходила в основном на всякие институтские официальные мероприятия.

Она встала, подошла, положила мне руки на плечи, поцеловала в губы – спокойно, без малейшей тревоги.

– Что, совсем за меня не беспокоилась? – спросил я шутливо.

– А зачем? – Линда подняла брови словно бы удивленно. – Я и так знала, что с тобой ничего не случилось. Я умею, – она чуточку помрачнела. – Вот когда разбомбили Кольберг и погибла мать… Меня это в поезде накрыло – в сердце будто иглу вонзили, на миг стало темно, слабость охватила и долго не проходила… Мы с ней давно были в сквернейших отношениях, но мать есть мать… – и тут же чуточку повеселела: – Зато я точно знаю, что отец жив. Только он, такое впечатление, в плену – вокруг него что-то вроде ограды, и он не может за нее выйти. Может, он и писал через Красный Крест, но у меня же теперь нет никаких адресов – институт закрылся, а в Кольберге больше нет ни почты, ни почтальонов… Будешь пить кофе? Я только что сварила, когда увидела, как ты возвращаешься домой…

– С удовольствием, – сказал я, присаживаясь за столик, и подумал, может, шутливо, а может, и нет: убереги меня, господи, от такой жены! Которая, изволите ли видеть, знает на расстоянии, где я, что я, не исключено, и с кем я…

– Все ведь кончилось благополучно, я так понимаю? – спросила Линда, наливая мне кофе. – От тебя радостью, как электричеством, бьет…

– Отлично кончилось, – сказал я. – Там был серьезный народ, тирольские егеря, около тридцати. Половина сдалась, а половину… Ну, на то и война… – Я помолчал и осторожно спросил: – Линда, а тебя нисколечко не напрягает, что там были немцы?

Она открыто глянула мне в глаза:

– Нисколечко, Теодор. Это были не те немцы. Это были немцы, которые забыли, чему учил Бисмарк, и это именно они довели Германию до такого состояния. А я люблю Германию, и мне больно видеть, как она лежит в руинах…

Я ей, разумеется, и не сказал, что тут присутствует определенная нелогичность: ее родной отец, хотя и держался таких же взглядов (и внушил их дочке с детства), как раз давненько уже пребывает среди «не тех» немцев, нацистского орелика на кителе носит, воюет исправно… хотя, похоже, отвоевался…

Словно угадав мои мысли (хотя вот этого она точно не умела), Линда сказала:

– В конце концов, я не приносила никакой присяги, а значит, и нарушать было нечего. Знаешь, мне иногда трудновато жилось на свете. Ненавидела наци… и ничего не могла сделать. Слышала, что есть какое-то подполье, но как туда попасть? И зачем? Листовки украдкой клеить? Я видела как-то одну на стене, успела прочитать. Слова хорошие, правильные, но листовками войну не выиграешь…

Будь на моем месте какой-нибудь особо упертый замполит, он наверняка закипел бы, как самовар, долго упрекал бы Линду в идейной незрелости, поминал Тельмана, немецкие советские республики и все такое прочее. Но только не я. Время от времени мы между своих, с оглядочкой обсуждали примерно то же самое – еще с сорок первого года, когда вопреки иным довоенным заверениям доблестный немецкий пролетариат не перешел на нашу сторону и не сверг Гитлера с его бандой, вообще вел себя совершенно не так, как в изданном перед войной (в серии «Библиотечка командира») романе Шпанова «Первый удар». Куда только подевалось то, что так восхищало нас в нашу пионерскую юность: колонны тельмановцев в юнгштурмовках, песня «Роте фане» и все прочее? Германский пролетариат не восстал против нацистов, немецкие советские республики продержались считаные недели… Нет, где-то были настоящие, убежденные антифашисты, я с несколькими общался в Германии, но почему-то их оказалось очень уж мало, и крушить Гитлера пришлось нам с союзниками… Линда смешливо фыркнула:

– Знаешь, Теодор, я однажды все же один-единственный раз побыла партизанкой. Правда. К нам в институт приехал выступать очень важный нацистский бонза из министерства пропаганды, такую ерунду нес, как все они… Ну вот. Когда он уезжал, я подошла к окну, посмотрела на его машину и испортила. Напрочь. Как они ни бились, завести его роскошный лимузин не сумели, и он уехал на одной из машин свиты. Взбешенный – с третьего этажа было видно. Но только это, по большому счету, комариный укус. И вот мне впервые в жизни представилась возможность сделать что-то серьезное против них… Все ведь было серьезно, Теодор?

– Серьезнее некуда, – сказал я. – Благодаря тебе остались живы девять отличных парней, и, скажу по секрету, перед ними стояла крайне серьезная задача… И приятные новости для тебя есть. Полностью готов план, как тебя легализовать, что ли. Стопроцентной гарантии дать не могу, но шансы огромные, верно тебе говорю…

– Правда, Теодор? – Ее лицо сияло радостью. – И я смогу быть с тобой в каком-то совершенно легальном качестве?

– Постараюсь изо всех сил, – сказал я и встал. – А сейчас извини, дела служебные зовут… Должна понимать, офицерская дочка.

– Конечно, – сказала она серьезно. – Конечно, иди, раз служба…

Я сделал шаг от стола… и остановился, вспомнив то, чему как-то и не придал значения сразу.

– Минутка у меня есть… – сказал я. – Линда… Значит, ты еще умеешь и машину испортить – вот так, взглядом, на расстоянии?

– Ну да, – просто сказала Линда. – Знаешь, что самое занятное? Это очень старый наговор, неизвестно с каких времен, когда никаких машин и в помине не было. Бросишь его – и у кареты или телеги колеса перестают вертеться, и ничего кучер с этим не поделает. Оказалось, и против машин прекрасно действует. Потом его, конечно, можно снять. – Она вновь фыркнула. – Но с машины того бонзы я все сняла только на следующее утро. Они всю ночь возились, при фонарях, искали поломку – и ничего, конечно, не нашли…

– А с танком так можешь?

– Никогда не пробовала. А ведь было бы интересно…