Проклятая реликвия - Майкл Джекс

— Если вы думаете, что у нас имеются какие-нибудь планы, вы просто не понимаете, как мы работаем. — Под «мы» он понимал всю тайную гильдию масонов. — Нам не нужны чертежи. Все хранится здесь. — Он постучал себя по лбу. — А самое близкое к тому, что можно назвать планами — вот это.

И он показал на большой кусок штукатурки на земле, весь перекрещенный едва заметными линиями.

— А что это?

— Образец пола. На нем я могу начертить трафареты для всей конструкции в натуральную величину.

— Так у вас не осталось никаких отчетов о работе вашего предшественника?

Ля-Суш помотал головой. Тамплиер упал духом. Поиски реликвии опять зашли в тупик.

— А когда вы приступили к работе, не слышали никаких сплетен о реликвии, для которой могли построить специальное место?

— Реликвии? Что за реликвия?

— Частица Истинного Креста.

Ля-Суш постарался держать себя в руках и не показать этому храмовнику, что ему известно о реликвии. Он боялся заговорить, чтобы голос не дрогнул. Масон просто покачал головой и снова взял инструменты. Он стучал по камню, хотя понимал, что портит его трясущимися руками. Краем глаза он видел, что тамплиер вздохнул, отлепился от деревянного столба и пошел прочь. Ля-Суш убедился, что тот скрылся из вида, и только после этого положил инструменты.

Он поспешно бросился к рулонам ткани, на которых записывали все отчеты о строительных работах за последние двадцать лет. Придется удвоить усилия в поисках, потому что теперь он знает точно. Раньше существование реликвии считалось просто байкой: на это намекали рабочие, которых он унаследовал от своего предшественника. Храмовник подтвердил, что она реальна.

— Вы не видели Джона Хэнни? Я велел ему вернуться сюда и ждать меня.

Трое студентов, сидевших за столом в общем зале Аристотеля, одновременно тряхнули головами. Дело шло к вечеру, и они собирались ужинать — кастрюля бобовой похлебки, исходившая паром, уже стояла на простом трехногом столе. Эдвард Байгрейв, состоятельный студент, одетый в модный пестрый камзол и алые рейтузы, ответил за всех:

— Простите, магистр Фальконер. Он принес нам похлебку, и мы пригласили его поужинать с нами, но он сказал, что не может. Правду сказать, он выглядел больным. Бледноват.

Фальконеру не понравились вызывающие нотки в голосе юноши, не понравилось и то, что Майлз Байкердайк ухмыльнулся, услышав ответ. Он сомневался, что они с такой уж готовностью предложили несчастному Хэнни присоединиться к трапезе, несмотря на то, что он заработал ужин, прислуживая богатым соученикам. Хэнни принес похлебку из пекарни, где готовили горячую еду тем студентам, которые не жаловались на нехватку денег, и это давало ему право на порцию. Даже за счет гордости.

— Ну что ж. Надо полагать, ни одному из вас не пришло в голову спросить его, куда он направляется?

И снова все трое мрачно помотали головами. Фальконер тяжело вздохнул, думая, хочется ли ему еще учить этих студентов. Семь гуманитарных наук — это прекрасно. И он все еще в состоянии вбить их в эти головы. Но похоже, что научить их элементарным правилам хорошего тона все сложнее.

Хотя Фальконеру хотелось поговорить с Баллоком и выяснить, есть ли у того какие-нибудь новости о мертвом монахе, он понимал, что сначала необходимо отыскать Джона Хэнни. Это будет ему наказанием за то, что до сих пор он не обращал внимания на стесненное положение юноши. Кроме того, его терзала еще одна тревога. Фальконер слепо принял версию Хэнни о том, почему он провел эту ночь за городскими стенами. Но вдруг он вовсе не ловил угрей, а каким-то образом оказался втянутым в гибель монаха? Фальконер содрогнулся при мысли, что мог совершенно неверно понять юношу. Он снова повернулся к входной двери Аристотеля и темнеющим улицам. Трое студентов уже потянулись за кувшином эля, обмениваясь шутками. Про Хэнни они успели полностью забыть. Рассердившись, что они не разделяют его беспокойства, Фальконер решил наказать их.

— Вы должны говорить между собой по-латыни, и только по-латыни. В конце концов, таковы правила университета.

Их стоны подбодрили его.

Узкие улочки были темны и молчаливы. Конечно, почти все уже приступили к ужину, но все-таки тишина казалась необычной. Даже гнетущей. И Фальконер насторожился, а все его чувства обострились, как накануне сражения. В юности он служил в солдатах, и ощущение опасности не покидало его с тех пор. Если что-то затевается, особенно важно отыскать Джона Хэнни, чтобы с ним ничего не случилось. Фальконер решил обойти оживленную Хай-стрит и выбрал вместо нее Кибальд-стрит, а затем вышел на Гроуп-лейн. Он не думал, что Хэнни пойдет в дом терпимости. Пусть девушки стоили там всего несколько пенни, это все равно больше, чем у него есть. Но на улице находилось несколько таверн, удовлетворяющих другие аппетиты посетителей Гроуп-лейн. Фальконер заглянул в несколько дверей, но людей было мало, и все они уже успели допиться до бессознательного состояния. В конце улицы он свернул на Сент-Джон-стрит, а потом на Шидьерд-стрит и к Еврейскому переулку. Он уже подходил к Еврейскому переулку, когда услышал глухой рокочущий звук. Сначала это его озадачило, и он никак не мог понять, что его производит. Но потом Фальконер различил звук расщепляющегося дерева, за которым следовал всплеск шума. Теперь он различал и торжествующие крики отдельных голосов. Шумела толпа.

Словно по сигналу бешено зазвонил колокол — несомненно, это колокол церкви святого Мартина. Он призывает город вооружаться. Фальконер и раньше слышал его звон, и ему часто сопутствовал колокольный звон с церкви Пресвятой Девы Марии — предупреждающий колокол университета. А вдруг что-то — возможно, гибель монаха — вызвало заварушку между городским населением и студентами? Но колокол на церкви Пресвятой Девы Марии молчал, а шум толпы, похоже, ограничивался Фиш-стрит, вдоль которой стояли дома евреев Оксфорда. Фальконер надеялся, что его старый друг, Иехозадек, находится в безопасности, дома. Старый раввин слишком хрупок, чтобы противостоять толпе, и знает это.

Но некоторые молодые евреи, возможно, не настолько предусмотрительны. Только позавчера Фальконер видел юношу по имени Дьюдон, который приставал к паломникам, идущим к святой Фридесвиде. Он прикинулся хромым, потом пробормотал молитву и неожиданно пошел ровно.

Тогда он протянул руку и сказал паломникам, что они должны подать ему милостыню, потому что это чудо такое же подлинное, как и чудо, случившееся со святой. К счастью, паломники с отвращением отвернулись; будь это другой день, и подобное поведение могло навлечь на него большую беду. Заварушка, которая намечалась сейчас, могла стать превосходной возможностью для Дьюдона продемонстрировать свою отвагу. Юноша был пылким поклонником Ханны, дочери аптекаря Самсона. Ее черные волосы и красота вскружили ему голову, и он мог пойти на все, что угодно, лишь бы завоевать ее восхищение. Слишком мало надежды, что он сейчас где-нибудь прячется от толпы. Более вероятно, что он станет главарем других горячих голов. Тут же временно отложив все мысли о Джоне Хэнни, Фальконер поспешил по Еврейскому переулку в надежде добраться до дома матери Дьюдона, Беласет, раньше, чем это сделает толпа. Беласет была вдовой, очень успешно взявшей в руки дело своего покойного мужа. Ее финансовая сообразительность была такой же, если не лучше, чем у мужа. Печально, но этот талант, похоже, не передался сыну. Дьюдон был очень импульсивен и не склонен к упорному труду. Если Фальконер понимал Ханну верно, ее не впечатлит необузданное поведение юноши. Но его в любом случае следует удержать от противостояния толпе разъяренных людей, желающих устроить неприятности.