Вересковое сердце - Рииттая

С этого момента в жизни Орис начались по-настоящему страшные дни. Майрис не соврала: прантей был ужасен. Орис путалась, оговаривалась, её язык и мозг сворачивались в трубочку. Марбл справлялся куда лучше. Майрис с удивлением отмечала, что он отлично разговаривает, но вот с чтением и письмом у него были большие проблемы. Орис же нравилось составлять буквы в слова, а слова – в предложения, но всё летело прахом, стоило ей раскрыть рот.

На случай, если им было мало прантея, Майрис решила приучать их ещё и к культуре равнин. К (не)счастью у неё хватало книг на любой вкус. Вернее сказать, на вкус Марбла. Несмотря на проблемы с чтением, он был готов бороться с этим, лишь бы узнать побольше из истории или географии. Орис лишь с тоской поглядывала на него. Дела давно минувших дней и далёких стран волновали её мало.

Когда им надоедали науки о мире за пределами гор, в дело вступала совсем страшная вещь: этикет. Чем больше Орис узнавала об этой части жизни людей с равнин, тем больше она жалела и их, и себя, добровольно возжелавшую покинуть родные горы и отправиться туда, где живут с такими порядками. На равнинах люди не ходили босиком, использовали кучу лишней посуды, могли оскорбить друг друга случайным неправильным жестом или неуместной одеждой – в общем, делали, казалось, всё, чтобы усложнить себе жизнь. Чем-то это напоминало заморочки великанов, но даже те больше заботились о чести, а не о подобной ерунде. Головы горцев обычно были забиты вопросами выживания, а не тем, как правильно подавать руку новым знакомым. Зачем здороваться десятком слов и совершать бессмысленные телодвижения, если можно сказать «Привет»? Почему держать вилку и нож нужно как-то особенно?

Радовало одно: за учёбой время летело незаметно. Тело Орис потихоньку заживало и крепло. Сначала у неё получалось вставать и делать несколько шагов с помощью Марбла, но уже вскоре она нашла в себе силы самостоятельно доходить до стола. Это было странно и непривычно. Правая нога, навсегда ставшая короче левой, мешала, но Орис понимала: к этому придётся привыкнуть. Как и ко многим другим изменениям в её теле. С болью, которой отзывался каждый шаг, она уже смирилась, будто так было всегда.

Зеркало удалось выпросить не сразу. Наставница всё отмахивалась и меняла тему разговора, а то и вовсе говорила, что зеркал в хижине не держит. Однако после долгих уговоров она со вздохом всё же достала из сундука зеркало удивительной красоты – Орис таких никогда не видела. Полюбовавшись прелестной рамой, щедро украшенной узором из полудрагоценных камней, Орис, выдохнув, повернула зеркало к себе.

Сложно было не понять, что правый глаз её совсем не видит. Орис уже успела свыкнуться с этой мыслью, как и успела вдоволь налюбоваться на свои ноги, одну короче другой, ещё и с толстым кривым шрамом через всё бедро. На тело, подобное скелету, и руки, покрытые сетью рубцов, оставшихся от мелких камушков, изрезавших её всю. Теперь настал час увидеть своё лицо, некогда мягко округлое и весьма миловидное. Рассматривая себя единственным видящим глазом, она сдерживала слёзы с трудом.

Что ж, она осунулась, откуда ни возьмись у неё появились ярко выраженные скулы и острый подбородок. Нос тоже заострился. Отрастающие волосы не могли скрыть кожу головы, плотно покрытую шрамами. На правой половине лица рваный шрам начинался прямо у уголка рта, загибаясь крючком, поднимался выше, становясь широкой и глубокой рытвиной, пересекал глаз, лоб и уходил под волосы. Но самым страшным был сам глаз. Словно кто-то ножницами вырезал радужку, оставив вместо круглого глазного яблока лишь огрызок. Кто бы мог подумать, что на глазах тоже бывают рубцы? Он не поддерживал больше веко, из-за чего оно изменило форму. Правый глаз теперь казался постоянно скептично прикрытым, будто Орис сомневалась в каждом слове, что ей говорят. Она трогала своё лицо, не веря в то, что в зеркале отражается именно она, изуродованная, покалеченная, утратившая всякий намёк на былую прелесть. Однако она перенесла это легче, чем ожидала. Она даже не разревелась. Лишь скривила сухие шелушащиеся губы.

Вдоволь налюбовавшись, она вернула зеркало наставнице и попросила запрятать его как можно глубже в сундук. С тех пор Орис играла в особую игру: не заметь своё отражение. Склонившись ли над рекой или глядя в глаза брату, она делала всё, чтобы не словить ни малейшего напоминания о своей внешности. Но было необязательно смотреть, чтобы помнить. Слепота и хромота служили отличным напоминанием. Ей постоянно казалось, что в глаз что-то попало, приклеилось, вот она и не видит. Она тёрла его, тщетно пытаясь вернуть зрение.

У неё был выбор: смириться с этим (Орис была не из тех, кто способен просто смириться) или же использовать свои эмоции для того, чтобы подогреть ненависть к Дарету. Вернее, к нему и его друзьям. Совершенно несправедливо было не упоминать этих ребят. Они заслужили свою порцию любви.

Но сколько бы они ни взращивала в себе ненависть – это не приближало её к свершению мести. Зато у неё хорошо получалось переводить силу ярости в жажду учиться. Она закапывалась в книжки, и каждая последующая читалась легче и быстрее предыдущей. Она лихо запоминала новые слова, понимала речи Майрис, которые приобретали всю большую научность, но хорошо говорить всё так же не выходило. Выученные слова жили где-то глубоко в разуме Орис, и достать их в нужный момент не удавалось.

– Ну и ладно, – не опускала руки Майрис. – Для волшебницы умение читать гораздо важнее. А говорить за тебя может твой фамильяр.

– Фа… милляр? – переспросила Орис, и Майрис кивком указала ей на Марбла. Брат возмутился.

– Это что ещё значит?

Когда он слышал незнакомое слово, то предпочитал сначала обидеться, а потом уже разбираться. Наставница лишь покачала головой.

– Помощник, спутник, телохранитель – как ни назови. Волшебники не ходят поодиночке. Это несолидно.

– Вы же ходите! – заметил Марбл. Майрис лишь холодно улыбнулась.

– Могу себе позволить. К тому же, теперь у меня есть ты. И при всём желании ты не смог бы стать фамильяром Орис. Вы родня, а слугой волшебника не может быть ни родственник, ни возлюбленный.

Это был тот радующий душу момент, когда Майрис не просто отвечала на вопрос, но отвечала ещё и подробно. С ней никогда нельзя было предугадать: расскажет ли она всё, ещё и добавив деталей, ответит туманно или вовсе ответит вопросом на вопрос. Были вещи, которыми она делилась охотно, но стоило коснуться вопросов её прошлого, как слова Майрис становились зыбкими, словно утренняя дымка над рекой. Она была ходячей загадкой, эта Майрис, а может она была просто странной. Или всё одновременно? Орис затруднялась дать ей точное описание. Принимая чужие правила игры, будь готов проигрывать, повторяла она себе. Проигрыш в случае Орис заключался в том, что она оставалась в плену загадок и неведения, и ей оставалось лишь вздыхать и недовольно щуриться.

– Однажды я заставлю вас рассказать всё, что мне интересно, – пообещала Орис. Майрис посмотрела на неё с умилением, как на котёнка. Это было довольно унизительно, так что Орис про себя повторила своё обещание. Она всё ей расскажет, эта ведьма! Про чёрное колдовство, про свою семью, про Кагую, про то, почему ушла из деревни и почему ею пугают непослушных детей – всё-всё.