Вересковое сердце - Рииттая

Терновая клетка

Темнота, тишина и пустота обволакивали, заключая её в уютный кокон и не давая никаким ощущениям пробраться внутрь. Снаружи остались и воспоминания. Кто она, что с ней – сейчас она не задумывалась. Сколько уже длилось это состояние – тоже. Тут было… никак. Никак, и поэтому хорошо. Не тепло и не холодно. Не жёстко и не мягко. А бывает иначе? Бывает как-то? Что за слова вообще, «тепло», «холодно», «мягко»?

Да, с этого и начали возвращаться ощущения. Было холодно, нет, пожалуй, холод этот был внутри неё. Она чувствовала дрожь собственного тела. Ещё было жёстко, она ощущала это спиной. Кажется, она лежала на каких-то досках. Она попыталась (безуспешно!) пошевелиться, чтобы найти что-то тёплое, например, одеяло. Вот так, первое воспоминание о реалиях мира: в нём точно есть доски и одеяло.

Мир! Там, вне кокона из темноты, тишины и пустоты лежит целый мир, из которого она почему-то выпала на время. Почему? И сколько ещё ей находиться в забытьи?

Следующим вернулся слух. Она поняла это, когда услышала голос, вызывающий воспоминание о ком-то очень близком и любимом. Раньше этот голос всегда звучал весело и беззаботно, но сейчас в нём сквозила бесконечная тоска и усталость. Это настолько не подходило ему, что казалось дурным сном или плохой игрой. Она попыталась вспомнить обладателя голоса, но почему-то картинка не складывалась. Вырисовывались только тёмно-карие глаза с лукавым прищуром, такие непохожие на её собственные, отблеск волос, подобный свету солнца, и… борода, совсем нелепая, просто золотистый пух. Почему-то именно эта деталь заставила её вмиг осознать, кому принадлежит этот голос. Да это же Марбл, её брат! Весьма разумно со стороны памяти было вспомнить его необычные глаза, но почему, во имя злых духов, борода? Впрочем, неудивительно, сколько шуточек и подколов она сочинила на этот счёт! Воспоминание о предмете гордости брата заставляло хотеть смеяться, но не получалось. Ещё хотелось бы сказать ему что-нибудь, но вдруг она ощутила кое-что новое – жажду. Пересохшие губы не могли разомкнуться, чтобы издать хоть звук, язык не ворочался, превратившись в какое-то вяленое мясо, и даже в глотке и в носу была словно выжженная пустыня. Ни шевелиться, ни подать голос она была не в силах.

Что ж, раз вернулись эти признаки жизни в её теле, стало быть, скоро вернутся и другие. Оставалось только ждать, чего делать она не любила и не умела. Зачем напрасно тратить время, если можно провести его с пользой? За невозможностью делать хоть что-то полезное она обратилась в слух. Что говорит её брат? Его голос звучит так встревоженно, испуганно, и в нём слышится мольба. С каких это пор Марбл так ведёт себя? Что происходит? Что он говорит?

– Я умоляю вас, госпожа, – его голос надтреснутый, тихий. – Вы сделали многое, я понимаю. Но она выглядит так плохо.

Было слишком очевидно, что разговор идёт о ней. Она мысленно напряглась. Нет, она предполагала, что раз лежит тут недвижимая, то дела её не вполне в порядке, но если даже Марбл со всем его бесконечным оптимизмом говорил «плохо» – это заставляло начать всерьёз волноваться. К тому же слова брата вызывали у неё совершенно неуместную девичью обиду. Никогда прежде никто не посмел бы сказать, что она выглядит «плохо». Она не позволила бы себе потерять лицо, потому что… Да не помнила она, почему. Однако, была совершенно уверена в том, что за своей внешностью она следила даже избыточно.

Захотелось прикусить язык или сделать себе больно иначе, чтобы выгнать из головы глупые мысли. К сожалению, тело всё ещё казалось чем-то совершенно не связанным с разумом. Усилием воли она всё же заставила себя перестать рассуждать о внешности и вслушаться в разговор.

Голос, отвечавший брату, не был родным и знакомым, но тоже вызывал воспоминания – тревожные и пугающие. Бесцветные глаза, прозрачные, как вода, тонкая бледная рука с длинными пальцами, а в ней – жёлтый цветок. И голос, тихий и проникновенный, вызывающий мурашки: «Берите жёлтые тюльпаны. Это символ предательства и измены». Со скрипом, но она вспомнила обладательницу этого голоса. Паучиха, так прозвали её, и считали ведьмой. Как же звали её на самом деле? Имя ускользало из памяти. Словно бы стало ещё холодней, а этот голос, уже в настоящем, а не в воспоминаниях, всё так же спокойно говорил:

– Вы хотите от меня чего-то ещё? Моё искусство не всесильно. Выживет она или нет – сейчас зависит только от неё самой. Но ей нужен покой. Во сне приходит выздоровление.

– Выздоровление? – горько прошептал брат. – Посмотрите на неё! Она изуродована. Когда О́рис придёт в себя и глянет в зеркало…

«Орис»! Это же её имя, вспомнила, счастье-то какое! Она внутренне возликовала, но в следующий момент вновь обратилась в слух: так, что там про уродство?

– Юноша, – холодно и ядовито прервала брата эта странная женщина, – голова вашей сестры была расколота, как арбуз, нога вывернута наизнанку костью наружу. Поломаны руки, рёбра, уже не буду упоминать о внутренностях. Я спасала ей жизнь, а не хорошенькое личико. Уж извините, что у неё останутся шрамы. Ей придётся с этим жить – или пойти к той скале и спрыгнуть с неё, чтобы уже окончательно расстаться с жизнью.

– Да, вы правы… простите, – его голос прозвучал совсем тихо и сломлено. – Я… Мы! Мы вам благодарны.

– Некрасиво с вашей стороны говорить за сестру, – ответила женщина сухо. Брат шумно втянул носом воздух, затем резко выдохнул через рот – Орис знала эту его привычку. Марбл нервничал и пытался себя успокоить.

– Госпожа, – сказал он чуть более сдержано, едва ли взяв себя в руки, но хотя бы попытавшись сохранить лицо. Орис мысленно похлопала его по плечу. Голос всегда легкомысленного братца приобрёл прежде незнакомые стальные нотки. – Я обещаю, я заплачу вам тем, чем вы пожелаете, только спасите её!

Что-то подсказывало Орис, что Марбла никто за язык не тянул, так что не стоило разбрасываться такими обещаниями. Голос ведьмы чуть потеплел и повеселел:

– Что ж, вы сами предложили. Отдыхайте и помогайте мне ухаживать за сестрой. Если она умрёт, то вы, выходит, ничего не будете мне должны. Так что мы оба заинтересованы в том, чтобы она выжила.

Судя по воцарившейся тишине, до Марбла дошло, что деньгами и другими ценностями он может от ведьмы и не откупиться. Что ж, лучше поздно, чем никогда, как любил повторять отец, когда очередной посетитель приходил к нему с запущенной болячкой. Хотя бы братцу хватило гордости и ума не кричать унизительное «Стойте, вы меня неправильно поняли!» То, что сказано, уже не вернёшь. Законы гор строги к тем, кто не дорожит своим словом.

«Ну ты как всегда!» – хотела сказать Орис, но лишь слабый стон сорвался с её губ. Однако этот звук заставил брата и ведьму зашевелиться.

– Что такое? – с зарождающейся паникой в голосе прошептал Марбл. Паучиха выдержала небольшую паузу. Орис услышала странный звук, будто ведьма дула, сложив губы трубочкой. Её окутал сладкий запах дыма – нюх тоже вернулся. Судя по всему, Паучиха курила трубку, набив её странным сочетанием трав. Какие-то нотки аромата были знакомы Орис, иные же казались чем-то новым. Эти растения явно не росли в горах – а уж она знала толк в растениях и не могла ошибиться.