Пособие по выживанию для оборотней - Светлана Гусева

Тебе самому, что ли? Нет, Полине. Тебе дали список, кого куда везти? Ты вообще понимаешь, что, пока ты пререкался с идиотом Данилой, они все лежали и ждали, пока их кто-нибудь, черт побери, отвезет на процедуры? — Герман Николаевич сердито выдохнул и остановился у окна. — Ну что тебя, дурака, вообще туда понесло?

— Он сказал, что, пока она не заплатит, МРТ не будет. Почему вы…

— Смотри сюда — первый и последний раз.

Повернувшись к стене, доктор приподнял листок с сентябрем на календаре и ткнул в пятое октября, густо обведенное красным маркером.

— Это — дата совещания у главврача. Теперь смотри сюда, — он достал из ящика полупрозрачную папку, в которой лежало несколько исписанных листков бумаги. — Это — все пациенты, которым Данила должен был провести МРТ за два месяца. Везде отказ. Знаешь, сколько стоит обслуживание этой дуры? А я знаю, у меня бумажка из бухгалтерии приколота. И сколько в кассу его пациенты в день платят — у меня тоже есть, сколько за них страховая отчисляет. Всё тут. Остальное время машина стоит, можно в ней капусту просвечивать. Ясно?

Туомасу понадобилось время, чтобы переварить услышанное.

— Вы собираетесь на него жаловаться?

— Не жаловаться, дурачок, — Герман Николаевич окончательно оттаял. — Я собираюсь отдать всю эту ценную информацию главному врачу — и пускай сам выводы делает. Что мы, ябеды какие-нибудь? Получит твоя Маркова МРТ, если ты больше шагу не ступишь в тот кабинет без моего разрешения! Усек?

— Что?

— Понял?

Туомас кивнул, осознав главное — из-за его демарша пожилая женщина не останется без необходимой процедуры, а наехать на ленивого Данилу Герман Николаевич и сам не прочь, но сделает это руками начальства.

— Вот и ладушки. Теперь давай график согласуем — тебе там вроде какие-то ночи были нужны, я уже забыл. У меня тут две недели будет дежурство в реанимации, ночью — самая горячая пора. Какие даты? Или все равно?

Туомас внимательно посмотрел на календарь и сверился с телефоном, куда записал все полнолуния до конца года.

— Тридцатое, первое и второе.

— Без ножа режешь, — проворчал Герман. — А хоть одну из них не получится?

Туомас сглотнул — он понимал нужду доктора, людей действительно не хватало: в отделе кадров были рады его принять безо всяких документов уже потому, что санитаров в больнице едва ли набирался с десяток на все отделения.

— Мне очень жаль, — твердо ответил он.

— Ну ладно. Выйдешь тогда в дневную — все три дня подряд. Жду прямо с утра. Уговор? — Герман Николаевич даже не поднял головы, чтобы убедиться в его согласии.

Спустя неделю Туомас впервые почувствовал себя в больнице своим.

Старшая сестра регулярно припоминала историю с бабой Дуней — той самой Марковой, из-за которой Туомас поссорился с заведующим кабинетом МРТ. Но сарафанное радио — ему объяснили этот термин на второй же день — превратило досадный эпизод в настоящий крестовый поход «интуриста», как его прозвали с подачи доктора Германа, против бюрократии и системы. Баба Дуня, с которой доктор провел отдельную беседу, не упускала случая сунуть любимому санитару яблоко или печенье, отчего Туомас густо краснел и спешил избавиться от «сувенира» в соседней палате.

Смены длились сутки, но физически выматывали не так сильно, как постоянно окружавшее человеческое страдание. Одна только мысль о том, что никто из этих стариков не согласился бы поменяться с ним местами, придавала Туомасу сил возвращаться на работу. К больничным запахам обоняние адаптировалось не без труда. Несколько раз за смену Туомас специально нюхал что-нибудь резкое — формалин или нашатырь. Он быстро выучил медперсонал на своем этаже; количество сотрудников приводило его в ужас: в Финляндии днем в отделении находилось до восьми сестер сразу. Рук отчаянно не хватало, и даже практиканты из медицинских колледжей, растерянные и напуганные пятнадцатилетние девочки, тут же привлекались Полиной к любым процедурам — от уколов до клизм.

Туомас держался со всеми вежливо, но старался не вступать в беседы, что давалось ему нелегко. Русские обожали сплетни — а в больнице, похоже, это было одним из немногих развлечений, доступных и персоналу, и пациентам. Не проходило и дня без обсуждений чьих-то родственников, увольнений, премий (всегда незаслуженных), зарплаты (всегда низкой) и дополнительных рабочих часов, которые тоже, если верить разговорам, оплачивались не всем и не всегда. Отоспавшись после смены, Туомас лежал на матрасе в своей витражной берлоге и пытался вспомнить, есть ли что-то похожее в финских больницах. Или он в силу возраста не обращал внимания?..

Пока он понял одно: работа затягивала, а человеческие эмоции — такие же простые и пронзительные, как боль, — привязывали с каждым днем все сильнее. В больнице Туомас чувствовал себя нужным, а значит — живым: пациенты не смущались, видя, с какой легкостью он таскает каталки и поднимает любого, чтобы переложить на кровать, а благодарили так искренне, что наворачивались слезы. При мысли о том, что все это придется бросить и уехать в безлюдную глушь, внутренности скручивало от фантомной, но как будто реальной рези. Каждый раз по дороге со смены, прикорнув в углу вагона метро, — волчий слух приучился игнорировать грохот поездов — Туомас пытался ампутировать свои потребности: в людях, в биении живых сердец рядом, в тепле и содружестве («они мне никто и быстро забудут»), но спустя два дня вылетал из больничного лифта, спеша к началу рабочего дня.

Ближе к полнолунию он замкнулся сильнее обычного и обходил посетителей и даже пациентов по широкой дуге. Иногда его пытался растормошить Герман Николаевич, но с началом дежурства в приемном покое заведующий почти не появлялся в отделении.

Не ожидая увидеть начальника на месте и сейчас, Туомас немало удивился, заметив, как из кабинета заведующего бочком, буквально пятясь, выползает какой-то невысокий тип — или, скорее, «типчик», по любимому выражению старшей медсестры. Типчик выглядел несуразно: потертая кожаная куртка на два размера больше поверх теплого, не по погоде, свитера, мешковатые джинсы, старые, потерявшие намек на изначальный цвет кроссовки и растрепанные, жидковатые волосы, торчавшие во все стороны.

Туомас подошел ближе и застыл на месте, ошарашенный. В то же мгновение типчик подпрыгнул, развернулся на пятках и уставился на Туомаса, позабыв о распахнутой настежь двери в кабинет Германа Николаевича. Они смотрели друг на друга с минуту, прежде чем доктор выглянул из кабинета и оценил обстановку:

— Том? Зайдешь на минуту?

Туомас не успел среагировать — странный тип вздрогнул снова, что-то пробормотал себе под нос и заторопился к лифтам. На Туомаса он больше не смотрел и протиснулся в